МАРФА. Остановитесь! (Иоанну.) От глада ж то! И он же несмышлен!
ИОАНН. В законе есть изъятья?
БРАДАТЫЙ. Нет, государь. Для малых и больших, для гладных и иных, для нищих и бояр – закон един.
ИОАНН. И он превыше нас!
ПАЛАЧ (сыну). Трудись, нехитро дело.
СЫН. Но, отче…
ПАЛАЧ. Да ты в своем уме? Коли палач государя указы почтет сомненью подвергать, что с Русью станет!.. (С Оборвышем и сыном уходит.)
ИОАНН. По челобитью таково решенье: виновных в узы взять! А также за измену, за связь с Литвой железом оковать и так в Москву отправить (по списку). Лощинского Богдана и Ивана. Тож Афанасьева Елевферья. Тож Борецкого Феодора.
МАРТФА. Нет! Непричастен он! (Загораживает сына от стражи.) Великий князь, клянусь Софией, невинен он! На что тебе мой сын? Молю о милосердье! Неповинен!
Стук топора и тотчас рвущий душу, исполненный ужаса и муки крик Оборвыша.
ФЕДОР (освобождается из рук матери и предстает перед Иоанном). Причастен ко всему! Во все виновен! Клянусь Святой Софией новгородской, душою был всегда со всеми, кто чаял пасть тебе забить железом, московский лютый волк! Виновен в том, что много говорил, да мало делал, и подлую таил в душе надежду, что сам собой народ наш пробудится и близкую беду свою прозрит. Очнись же, Новоград! Тщетн ы потуги задобрить злого хищника дарами, лишь алчь его тем распалится пуще! Не утешеет волк, покуда все стадо не вырежет! Помните о том!
ИОАНН. Взять дерзкого!
Стража схватывает Федора.
ИОАНН. Тем суд наш завершен! (В сопровождении Брадатого удаляется.)
ФЕДОР. Прости мне, мати. И благослови!
МАРФА. Прости и ты. Благословенен будь!
По знаку Холмского Федора уводят.
МАРФА (бросаясь вслед). Мой Федор! Мальчик мой! Сынок!
Ее удерживают. Народ начинает расходиться.
ИСТЕЦ (Гробовщику). Добро ж тебе строгать твоим строгалом!
ГРОБОВЩИК (валясь на колени). Прости меня, народ новогородский! Убивец я! Не ведал, что творю! Убивец окаянный я! Убивец!..
Судное место пустеет. Остаются лишь Захарий Овин и Назарий.
ЗАХАРИЙ. Как мыслишь обо всем?
НАЗАРИЙ. Да как и ты. В одном лишь нет сомненья. Коль Иоанн решился в Москву отправить бояр новогородских из первейших…
ЗАХАРИЙ. То нарушенье крестного обета: новогородец судится в Новгороде новгородским судам.
НАЗАРИЙ. Так, нарушенье. Отчего? Оплошка?
ЗАХАРИЙ. Кака оплошка! Тут наперед расчислен каждый шаг!

Появляются Палач с сыном.
ПАЛАЧ. Покойно почивать, честны бояре! А завтра новый день и новые труды. Кормилец не оставит без прибытка, наш Иоанн, благословенный Богом, великий Государь всея Руси! (Уходят.)
ЗАХАРИЙ. Всея Руси. Вот то, чего он жаждет.
НАЗАРИЙ. Всея Руси…
ЗАХАРИЙ. Да, так. Всея Руси!..
ОТРОК. «То быв числа 25-го, месяца ноября, а уже на другой день владыка и посадники явились в великокняжеский дворец, с видом великой скорби моля Иоанна отдать заключенных бояр на поруки. Нет, ответствовал Иоанн. Он отправил бояр в Москву, там судимы они были его судом и сосланы в заточение. Весть сия, дошед до Новограда, усилила в народе великую смуту, и недоставало лишь искры, чтоб вспыхнуть пожару бунта. Искра та не промедлила появленьем…»

Картина седьмая

По-прежнему безвиден и тих стоял дом Марфы на берегу Волхова, но уже иная, не похожая на бывшую жизнь билась в стенах его. По ночам за плотно закрытыми ставнями слышались многие голоса, скакали гонцы, прячась в покрове ночи, в Волхов соскальзывали быстрые елы и причаливали другие. Дом окружен был скрытой, но сильной охраной, и всякий, кто приближался к нему, бывал задержан и подвержен пристрастному допросу.
В один из зимних вечеров, год спустя после того, как Иоанн, свершив свой суд, возвратился в Москву с обозом золота, серебра и обильных новгородских даров, внимание Марфы, сидевшей за составлением грамоты, было отвлечено бряцаньем оружия и громкими голосами. Вошел слуга.
СЛУГА. Боярыня, незваный гость. Сказал, тебе откроется.
МАРФА. Впустить.
Гость сбрасывает прикрывавший лицо капюшон.
МАРФА. О Боже!.. Нет!.. Стан и слав?!
СТАНИСЛАВ. Вельможна пани!
МАРФА (слуге). Оставь нас.
Слуга выходит.
Станислав!
СТАНИСЛАВ. Марфа!
МАРФА. Возможно ль? Ужель и верно ты? Седой. И этот шрам. Шесть долгих лет! Я думала, тебя давно убили. И ставила свечу за упокой.
СТАНИСЛАВ. Я ранен был. Потом отправлен в ссылку.
МАРФА. Как, в ссылку? Ты, верный рыцарь Казимира, ему ближайший друг?
СТАНИСЛАВ. То в прошлом все. Когда из забытья смертельного восстал и мне сказали, что за беда пришла к вам на Шелони… про казнь Димитрия тогда же я узнал… прилюдно Казимиру я бросил обвинение в бесчестье. Он занят был войной, но хоть бы полк он должен был послать. Хотя бы отряд – во исполненье с вами договора! Он не стерпел…
МАРФА. Станислав… Боже! Ты ли?
СТАНИСЛАВ. Я, пани Марфа. Я, моя кролева!..
Молчат. И, может быть, слышат старинный клавесин – издалека, из самой глубины минувших лет.
СТАНИСЛАВ. И вот, опала снята стараньями моих друзей… Вновь зван на службу, но отверг служенье.
МАРФА. Но как ты здесь? Откуда? Для чего?
СТАНИСЛАВ. Как – долог разговор, на то нам будет время, коль даст Господь. Я прибыл за тобой.
МАРФА. За мной?
СТАНИСЛАВ. Да, за тобой. Готово все для верного проезда. Возьми Василья, внука. И невестку. И домочадцев из тебе ближайших. Через три дня пересечем мы Вислу. Мой замок ждет тебя. В дубравах пышных стоит он вдалеке от злых ветров, что над моей и над твоей землею свищут.
МАРФА. И что нам делать в нем?
СТАНИСЛАВ. Век доживать. Не молоды мы, Марфа. Так не грешно ли каждый Божий день, дарованный Господним провиденьем, нам тратить на тщету? Раденье наше не нужно никому. И кроме злой хулы при пораженье иль зависти и злобы при успехе, не принесет нам боле ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15