Мир в доме ли твоем? Здоров ли внук?
МАРФА. Здоров.
БРАДАТЫЙ. И слава Богу. Но отчего ж горячий вьюнош наш чурается новугородских дел? (Федору.) Уже в твои года твой брат Димитрий участник был во всем, и сединой украшенные м у жи склонялись перед разумом его.
МАРФА. Сын мне в делах опора и подмога.
БРАДАТЫЙ. Похвально тож. А вот скажи-ка, Марфа… О том давно мне чаялось спросить, да все не приводилось. Правда ль то, что в летошни года, перед Шелонью, когда вы тут сносились с Казимиром… не в пеню то, а чтоб сказать когда… был средь ближайших короля честного какой-то рыцарь, статью благородный, которого желала ты в мужья, чтоб вместе с ним в Новугороде править?
ФЕДОР. Извет!
БРОДАТЫЙ. Горяч, горяч! Совсем как Дмитрий. Так правда?
МАРФА. Коли любо – правда.
БРАДАТЫЙ. А коли все одно?
МАРФА. А коли так, к чему тебе, боярин, вести, как баба, пересуды бабьи?
БРАДАТЫЙ. Однако!
ЗАХАРИЙ (поспешно). Коль он и был, тот рыцарь благородный, так при одном известье о походе, предпринятом войсками Иоанна, так надристал в портки свои от страха, что целый год потом сушил на солнце!
НАЗАРИЙ. И потому не смог притечь на помощь!
ЗАХАРИЙ. Виденье дивно: рыцарь без порток!
Хохочут. Федор порывается вскочить, Марфа его удерживает. Потом подходит к Захарию и Назарию и поочередно целует их в лоб.
МАРФА. Теперь, боярин, когда ты вызнал что хотел, дозволь нам удалиться.
БРАДАТЫЙ. Изволь. Но раньше поясни, что значит поступок странный твой.
МАРФА. В тот давний год, еще перед Шелонью, был на моем пиру Зосима-старец. Из Соловцов. Не ел, не пил, все плакал. А что узрил он на пиру моем, у них спроси, весь Новоград то знает. То ж, что час сей привидилось и мне. Мир дому вашему.
ФЕДОР. Мир дому.
Марфа и Федор уходят.
БРАДАТЫЙ. Так что же он узрел?
ЗАХАРИЙ. То сказки бабьи.
БРАДАТЫЙ. А все ж?
НАЗАРИЙ. Гостей безглавых. Всех четверых, кого после Шелони велел на плаху кинуть Иоанн.
БРАДАТЫЙ. Остра. Огонь. Еще крепка, смела. Вот, видится, когда б она решилась вновь противустоять государю, еще б смогла волненье возбудить в народе новгородском. Ох, могла бы!
ЗАХАРИЙ. Не возбудит.
БРАДАТЫЙ. Неужто? А подумать?
НАЗАРИЙ. Ей Федор свет весь з а стил.
БРАДАТЫЙ. Значит, Федор? Так, так…
ЗАХАРИЙ (переглянувшись с Назарием). Ты хмур, наш гость. Дозволь тебя рассеять диковиной заморскою.
БРАДАТЫЙ. Рассей.
ЗАХАРИЙ. Тут, разумеешь ли, такое дело. Один купец, из аравийских, быв тут, имел в делах своих горазд убыток…
БРАДАТЫЙ. Облапошили, что ль, заморского гостя?
ЗАХАРИЙ. И в залог убытку оставил он товар свой. И средь него – турчанку, весьма искусную в неведомом досель у нас искусстве. Так вот, велишь ли…
НАЗАРИЙ. Не сочтя за дерзость…
БРАДАТЫЙ. Что ныне за обычай! Растолковывают, растолковывают! Чаешь – такое я вят! А я вят – тьфу! Взялся рессеять – рассеивай. А сочту иль не сочту за дерзость, то сам решу.
По знаку Захария появляется юная восточная ТАНЦОВЩИЦА. И все время, пока она под аккомпанемент сопелей и бубнов исполняет причудливый свой танец, Захарий и Назарий с тревогой следят, какое впечатление производит сие экзотическое действо на московского гостя. Музыка смолкает. Танцовщица склоняется перед гостем в грациозном поклоне.
БРАДАТЫЙ (обходя танцовщицу и со вниманием рассматривая ее призрачные одежды). Турчанка, значит?
ЗАХАРИЙ. Турчанка.
БРАДАТЫЙ. А купчик – из аравийских?
ЗАХАРИЙ. Из них.
НАЗАРИЙ. У нас тут много их – из самых дальних стран.
БРАДАТЫЙ. Что ж, весьма полезны… и для глаз приятны… широкие международные контакты. (Берет из рук Захария услужливо раскрытую перед ним калит у с мелкой монетой и вручает турчанке.)
Танцовщица, просияв, убегает.
БРАДАТЫЙ. Добро. Пора и мне. Заутро в путь, дорога далека. Хозяину за хлеб-соль поклон.
ЗАХАРИЙ. Дозволь сопроводить.
БРАДАТЫЙ. Сам довлекусь. Вам же, разумею, потолковать надобно. Обдумать все реченное пристрастно, со тщанием великим. А то как бы и впрямь провиденье Марфино не сбылось! Засим – адью.
ЗАХАРИЙ. Адью?
БРАДАТЫЙ. Не ведаешь? Вот как? В такой-то просвещенной стороне! А даже мы в своей московской глухомани знаем, что так-то во фригийских странах прощаются хозяева и гости.
ЗАХАРИЙ. Адью.
НАЗАРИЙ. Адью.
Под величальную Брадатого облачают в богатый о пашешь. Гость удаляется. Захарий жестом изгоняет скоромохов и слуг.
ЗАХАРИЙ. Московский лис! А эта ведьма?
НАЗАРИЙ. Сука!
ЗАХАРИЙ. Все разнюхал! Обо всем донесли! А прикидывается! Обучились под татарами хитроумию!
НАЗАРИЙ. Обучишься.
ЗАХАРИЙ. Нет бы прямо: в граде брожение, народишко от трех гривен с обжи волком воет, за рогатины того и гляди хвататься почнет, а вы молчок? В боярах смута, с Казимиром сношенья учиняются, а вы – тишей рыб в Волхове? Отчего в младом корне не пресечено?!
НАЗАРИЙ. Так мыслишь, оттого пеня нам, что не пресекли?
ЗАХАРИЙ. Казимир злейший враг Москве! Неужто поощрять тайные сговоры?
НАЗАРИЙ. Враг-то враг, да он по уши в своих ливонских делах. И коли в Шелони подмоги не дал, ныне и подавно не рыпнется. И Москве то ведомо не хуже, чем нам.
ЗАХАРИЙ. Так, так. И что ж?
НАЗАРИЙ. Почто он про Марфу выведывал? Коль так наслышан, то и знает, что она ото всех дел отринулась, и Федору не велит.
ЗАХАРИЙ. Лис! Лис! О Боже, вразуми! Что хочет он?
НАЗАРИЙ. Не он – сам Иоанн.
ЗАХАРИЙ. В том вся и страсть!..
Вновь появляется Брадатый.
БРАДАТЫЙ. С твоим фалернским, хозяин, совсем запамятовал. В Москве ныне деяния великие. Заморский зодчий Аристотель возводит святой храм Успения, опять же Кремль камнем одеть приспело. Казне убытки. Не подвигнет ли то верных наших новугородцев черну дань поставить не три гривны с обжи, а пять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15