Я хочу туда отдать свою повесть, написанную на военном материале. Выйдет ли этот альманах, я не знаю, но во всяком случае ты жди сигнала». Сигнал поступил. Это было в 61-м году – знаменитые «Тарусские страницы», выходу и редактированию которых очень способствовал поэт Николай Панченко, который со мной был в одном семинаре. Формально он был в начале печатания этого альманаха. Он работал чуть ли не главным или заместителем главного редактора в Калужском областном издательстве. Там «Тарусские страницы» и увидели свет. В альманахе была опубликована повесть Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр», которая мне очень понравилась, потому что я тоже в 43-м году был таким же мальчишкой, призванным на фронт, ничего не умевшим. Кто помнит, на «Тарусские страницы» очень сильно набросилась вся тогдашняя официальная критика. Повесть «Будь здоров, школяр» была почти что запрещена, потому что в ней нашли «дегероизацию», «снижение светлого образа советского солдата», так называемую «окопную низкую правду войны» и так далее, и так далее. Широко известно, что ставились всякие препятствия публичным выступлениям Булата. Его обвиняли в пошлости и низкопробности, я не буду всё это перечислять. А между тем залы стали ломиться на его выступлениях, били стекла, перелезая через барьеры, вызывалась конная милиция. И по стране широко пошли магнитофонные записи его песен.
Когда я в 62-м году приехал в Москву и встретился с Булатом, он жил не там, где впоследствии, где-то близко к Арбату. Булат тогда был женат на Гале, у них был сын, Игорь, лет шести или семи. И Булат дал мне пленку, бобину со своими песнями. Я ее увез домой. Друзья принесли мне на квартиру студийный магнитофон «МАГ-8». Это была изрядная махина, целый металлический шкаф. Пленка была уникальная. Помимо хорошо известных, были песни, которые даже впоследствии особой известности не получили. Например, «А что я сказал медсестре Марии, когда обнимал ее», «Откинув ленточки фартово, всю ночь гуляют моряки» и, что тогда было очень крамольным, «Возьми шинель, и вещмешок, и каску, в защитную окрашенные краску». Причем Булат исполнял, постукивая на припеве по обратной стороне гитары, а кто-то при этом еще подсвистывал, как флейта. Это было великолепное исполнение. Стояло лето. И мы широко распахнули окна, так что вся улица с удовольствием слушала песни Булата. Это, наверное, была одна из первых пленок, которая попала за пределы Москвы и произвела такое сильное впечатление.
А потом пошло-поехало, всё иначе немножко. Булат уже был знаменит. Он стал очень интенсивно терять волосы. За каждый день славы, как он сказал, платил одним волосом. Но слава его росла. К тому времени он уже вырвался и на общеевропейскую сцену, в Париже выходили диски. У меня был такой диск.
Но настал момент, когда Булат опять всерьез выступил с прозой. На сей раз это был роман «Бедный Авросимов», или «Глоток свободы». Это в общем роман, посвященный Пестелю, но Пестелю, увиденному глазами маленького чиновника из правительственной канцелярии господина Боровкова. Значит, и стилистика романа, и его язык, и особенности, его манера очень точно были выдержаны в духе этого «бедного Авросимова». Роман мне тогда очень понравился, а вслед за ним вышла еще одна повесть, которая называлась «Мерси, или Похождения Шипова». Тут проявился интересный подход Булата к жанру исторического повествования. Что делал Булат? Это история о том, как, заподозрив учителя детей Льва Толстого в причастности к нигилизму, царские власти подослали своего мелкого агента, с одной стороны. А с другой – в отсутствие Льва Николаевича устроили обыск его имения и лазили в пруд, полагая, что там затоплена типографская машина, на которой печаталась запрещенная литература. Собственно говоря, в биографии Льва Толстого это маленький эпизод. И единственный подлинный документ, который приводится в повести Булата «Мерси, или Похождения Шипова», – это письмо Льва Николаевича царю Александру Второму, полное достоинства уважающего себя благородного человека, где он возмущенно пишет о том, что жандармские полицейские чины в его отсутствие осмелились явиться в его имение, перепугали его сестру, перепугали его домашних и, что Булату было важно, – что этот ничтожный маленький червячок, господин Шипов, смог нанести нравственный ущерб тогда уже очень известному, замечательному и популярному писателю, да еще носившему графский титул, так сказать, относившемуся к элите тогдашнего общества. Об этих червячках…
Кстати, Авросимов – тоже червячок, но червячок, так сказать, поумневший, набравшийся разума, когда он познакомился с мировоззрением, мыслями, личностями тех людей, чьи показания он должен был записывать на допросах. А Шипов – еще более мелкий червячок, так ничего и не понявший. Откуда это пошло? Я тут немного отвлекусь от собственно личных воспоминаний, потому что мне очень важно вспомнить, какой образ Булат ввел в жанр русского городского романса. Городского жителя. Кто же этот городской житель? Он – муравей, московский муравей. Никогда со времен гоголевского Акакия Акакиевича не было в нашей литературе этого муравья. И вот он появился. В прозе Булат тоже хотел показать исторические события через этого самого муравья. Собственно говоря, и «Будь здоров, школяр» – это тоже маленький солдатик, молоденький, необстрелянный, неприспособленный, это тоже какой-то военный муравей. И дальше Булат шел по этому пути.
Итак, источником «Мерси, или Похождений Шипова» служит одно-единственное письмо Льва Николаевича Толстого, маленький эпизод в его громадной, долгой жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100