Кончается трагически. Фильм имел колоссальный успех у переполненного зала. Но… его не разрешили (вчера звонил Окуджава) – „оскорбление Красной армии“… Непонятно! Ничего решительно оскорбительного нет». В конце фильма Татьяна Григорьевна услышала знакомый теперь, поющий за кадром мягкий и печальный голос: «Целый свет я обошел, но нигде на свете…» Какой талантливый человек! Она попросила Булата Шалвовича прислать ей текст этой песни. В ответ пришла записка, хранящаяся теперь в Госархиве: «Уважаемая Татьяна Григорьевна! Письмо получил. Благодарю. Посылаю Вам свою песенку. Простите машинку за отсутствие „у“. К сожалению, не имею возможности завезти Вам „Елизавету Ксаверьевну“. Перешлю почтой в ближайшие дни. С уважением Б. Окуджава». Ему, в его сорок лет, предстоял большой путь («А дальняя дорога…»), было уже недосуг обсуждать с Цявловской ее работу. На записке его нет даты. Но я вдруг с изумлением нашел ее… у себя дома: так вот что за листок машинописи из бумаг Татьяны Григорьевны подарила мне ее более молодая подруга! «Песенка о каплях датского короля», а внизу дата и название фильма: «8.6.67 г. „Женя, Женечка и „катюша““. Всё совпадает и – значит, правка чернилами – авторская…
9 августа Татьяна Григорьевна писала: «Посылаю Вам автограф Булата Шалвовича Окуджавы (он вернул мне статью о Воронцовой и приложил книжечку своих стихов)». Это, конечно же, был «Март великодушный». Стихи показали Цявловской: «Александр Сергеич» – не хлестаковская фамильярность, а обращение для Окуджавы давно домашнее. Заглавие сценария ее ранило: именно так – «Сергеичу» было выведено «кривым лакейским почерком» на конвертах с пасквилем, погубившим поэта. Но Окуджаве был нужен Пушкин, спустившийся с пьедестала, – как же иначе он мог «дать нам руку в непогоду»? А непогода тогда свирепела… И явный крен в сторону показа человеческой сущности Пушкина у Окуджавы был вызван не одним «неумением» дать образный синтез. Всё же он был не Анненков и не Лотман. Он был поэт, переходящий к прозе, и он решал для себя, – через Пушкина – чутко слушая время, некий свой вопрос. Он изучал на гениальном примере тактику поведения принижаемого, притесняемого властью художника. Но по-своему – раз речь о киноэкране! – права была и Татьяна Григорьевна. Смирилась ли она, прочитав стихи, с «Александром Сергеичем», который «помнит про всех»? Думаю, приняла, поняла. Как она потом радовалась подаренной пластинке с песнями Окуджавы! Особенно полюбила «Грузинскую песню», написанную в год их встречи. Ведь к ее немецкой крови была примешана и грузинская…
А Булат Шалвович сценарий дорабатывать не стал. Но, переходя к жанру исторического романа, кажется, основательно «учел» общение с замечательным пушкинистом. Отзыв Цявловской был впитан его новым опытом и подзабыт сам по себе. Еще пластичнее, психологически точнее станет его манера письма. Тот первый приход к Пушкину в его прозе оказался, в общем-то, лобовой атакой, смелой «пристрелкой». Его стремительное развитие нуждалось в мощной корректировке Пушкиным, в современных уроках историзма, в доскональном постижении той эпохи, в которой будут «путешествовать дилетанты», произойдет «Свидание с Бонапартом». Но на первом месте был «Глоток свободы» – не случайно книга Окуджавы о Пестеле (1971 год) вышла почти одновременно с «Луниным» (1970 год) Н. Я. Эйдельмана – во многом ученика Цявловской.
О судьбе киносценария Булат Шалвович где-то отзовется небрежно-шутливо: «пушкинисты забодали». Но мы увидели: было не совсем так («Признать достойным…» – сказано даже в письме ко мне). То, что выводы Цявловской он оценил во всей силе, видно уже по тому, что в сборник киносценариев (1991 год) сценарий о Пушкине автор не включил, а в послесловии он даже не упомянут, хотя ошибочно сказано, что сюда вошли «все три киносценария Окуджавы». Неведомый и незадачливый четвертый будет вынут из-под спуда и отдан в журнал «Искусство кино» еще годы спустя, но это не меняет дела. Название же «Частная жизнь Александра Сергеича» перекочевало в марте 1976-го в заглавие рассказа, где превратилось уже в «Частную жизнь Александра Пушкина…»
Встреча с Т. Г. Цявловской, пришедшаяся на важный «переходный» момент в развитии личности Б. Окуджавы, – из тех, что обычно малоизвестны. Скорее всего никому не рассказывал эту историю и Булат Шалвович. Интересно поведение их обоих «в присутствии Пушкина». То была встреча «пушкинизма» исследователей старой школы с «пушкинианством» тех, кто в наступающие мрачные времена принимал духовную эстафету.

ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН

Вот и накатила новая годовщина того, о чем еще так трудно вспоминать на бумаге… О долгих, как во сне, часах с моросящим, плачущим над Арбатом небом, с движущейся лентой людского потока…
А 30 мая 1998-го исполнилось двадцать лет, как ушла Т. Г. Цявловская. Впервые за годы и годы рискнул я дойти до той самой 16-этажной «башни» на Сетунском… И был взволнован, когда после моего ответа на дежурный вопрос «кого ищу», – лица женщин, беседующих на скамеечке, просияли: «Помнишь, писательница жила? Всё о Пушкине писала! Почтальоны тогда первые прибежали, принесли корзину цветов…» Вглядываясь в меня, на прощание посоветовали: «Вспоминайте ее почаще!..» Оглянувшись на дом, с которым связаны юность и молодость, – услышал про себя, как пушкинская «бронза тихо звенит» окуджавским стихом…

У тех – всё утехи, у этих – всё зрелища,
а Александр Сергеича
ждут в том дому.

Автограф Окуджавы, посланный мне Цявловской, затерялся – видимо, в предвиденьи того, что его автографов станет у меня гораздо больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100