Лишь те танцы, которые особо полюбились композитору и запали в его память, затем были записаны и, таким образом, сохранились для потомства. Остальное пропало безвозвратно.
Размер утерянного сейчас установить невозможно.
Но о нем можно судить хотя бы по тому, что количество дошедших до нас танцев Шуберта для фортепьяно составляет весьма внушительное число — около 450.
До боли жалко и обидно, что в окружении Шуберта не было профессиональных музыкантов. Они закрепили бы на бумаге плод мимолетных вдохновенных импровизаций.
На шубертиадах не только пели, танцевали и музицировали. На них и рисовали.
Сохранилось несколько рисунков Леопольда Купельвизера, изображающих встречи друзей. Они очаровательны по своей непосредственности и правдивой простоте. На одном из рисунков показана разыгранная в лицах шарада «Грехопадение».
Иосиф Гахи, взобравшись на шкаф и облачившись в простыню, с половой щеткой в левой руке, играет роль господа бога. Купельвизер, высокий и плечистый, воздев кверху руки, изображает древо, от которого прародители рода человеческого вкусили запретный плод. Они стоят тут же — маленькая Ева и тщедушный Адам. А из-за «древесной кроны» взгромоздившийся на стул «змей-искуситель» Шобер протягивает им злосчастное яблоко.
На переднем плане у раскрытого рояля — Шуберт. Видимо, только что кончились танцы, которым он аккомпанировал, и сразу же началась живая шарада. Шуберт даже не отставил стул от инструмента, а лишь повернул его боком, чтобы удобнее было следить за игрой друзей. Он — весь внимание. По-детски наивный и непосредственный, он не может оторвать глаз от разыгрываемой сцены, и правая рука его вцепилась в колено.
Шобер был непременным участником всех шубертиад. Он блистал на них своим ярким и эффектным, хотя и неглубоким даром поэта-импровизатора. Его час наставал, когда шубертианцы переходили к литературным играм. В них ему не было равных. Он вызывал всеобщее и шумное восхищение. Особенно восхищался славным «Шобертом» Шуберт, больше всего ценивший в людях то, чем сам не обладал. Любимым занятием шубертианцев было состязание в сочинении стихов экспромтом на заданные слова, ничем между собой не связанные, разноречивые и противоположные по смыслу. К примеру, давались:
страсть,
пир,
веселье,
ночь,
лягушка,
властелин,
время,
пора.
Из них надо было слепить стихотворение. Тут же, при всех, что называется, не отходя от стола.
Вот стихотворение, экспромтом сочиненное Шобером. Оно вполне отвечает правилам игры: в нем и смысл и все до единого заданные слова.
Братья, братья дорогие,
Что за страсть владеет нами?
Забавляясь словесами,
Мы забыли прелесть песен.
Оттого и пир наш пресен.
Мы повинны в этом сами.
Радости себя лишает
Тот, кто дружеской пирушке,
Где веселье пенит кружки,
Предпочел уединенье:
Ночь … Река… Но вместо пенья —
Слушай кваканье лягушки!
Властелин чудесных звуков
Здесь сидит под этим древом,
Дарит юношам и девам
Радость высшего добра.
Время дорого! Пора
Внять святым его напевам.
Мориц фон Швинд запечатлел другую шубертиаду — у Шпауна. Рисунок создан много лет спустя, по воспоминанию. К тому времени иных уже не было в живых, а другие, равно как и сам автор, стали стариками. И тем не менее рисунок воскрешает настроение, царившее на шубертиаде.
За роялем Шуберт. Он аккомпанирует Фоглю и, судя по выражению лица, очень доволен исполнением. Фогль, величественный и вдохновенный, небрежно откинувшись на спинку кресла, поет одну из песен Шуберта. Повелительным жестом протянутой к аккомпаниатору левой руки он подает пианисту знак задержаться на долгой фермате.
Рядом с Шубертом — хозяин дома. Шпаун неотрывно следит за нотами, боясь, заслушавшись, упустить нужный момент и вовремя не перевернуть страницу.
А напротив, грациозно опершись о рояль, сидит Кунигунда Роза, юная красавица.
Музыка Шуберта и пение Фогля настолько захватили Шобера, что он задумчиво опустил голову и даже не обращает внимания на хорошеньких соседок.
Напряженно внимает звукам и Эдуард Бауэрнфельд, в недалеком будущем удачливый драматург. Его сутулая фигура выделяется на переднем плане, в правом углу рисунка. А в глубине, у печки, Майерхофер. Его характерный профиль не спутаешь ни с кем: тяжелый, выпирающий подбородок, длинный вздернутый нос, взбитый хохолок, косые, зачесанные на скулы височки. Рядом с ним — Зенн. Его, конечно, не было на вечере. Он уже был в ссылке. Но художник в память о друге, отдавая дань своей и общей любви к нему, поместил его среди шубертианцев. Кроме того, Швинд справедливо счел, что коллективный портрет шубертовского кружка был бы неполным, если бы на нем отсутствовал Зенн.
За Фоглем стоит барон Шенштейн, крупный чиновник-юрист и великолепный певец, наряду с Фоглем один из лучших исполнителей шубертовских песен. Недаром у него в руке свиток нот. Вероятно, Шенштейн готовится сменить Фогля и петь после него.
Здесь и Леопольд Купельвизер, чей карандаш так метко схватил живую шараду «Грехопадение». Широкогрудый и широкоплечий, он высится на фоне двери. А несколько правее от него, рядом с Зенном и Брухманом, Франц Грильпарцер. Он скрестил на груди руки, мечтательно смотрит вдаль и упоенно слушает музыку.
Если стихией шубертиад была музыка, то на других вечерах шубертовского кружка властвовали литература, философия, социология. Эти вечера получили несколько странное и смешное название — «каневас», или по-русски — «чтооумеет».
Словечко это своим рождением обязано Шуберту. Он о каждом новом человеке, вводимом в кружок, спрашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92