Файков, не желая позориться, за пять рублей сдал татарчонка в багажный вагон, примкнул замком цепь к стойке, оставшейся длины хватало дойти до туалета. А сам сел в плацкартный вагон, где до самой Кзыл-Орды предавался пьянке и блуду с проводницей.
В Кзыл-Орде татарчонок медленно дошел до дисбата. Когда командир батальона увидал вериги, его еле откачали от смеха:
– Я всё видел, но такого…
Некоторых, действительно, привозили в машине, привязанными к палке.
Дисбат был «рисовый», солдат гоняли на рисовые чеки. За полтора года такой «службы» начинали гнить ноги. Освоившись, татарчонок решил бежать, гнилая натура брала своё. Вода с полей уходила в трубу, в неё он и нырнул. Внутри труба оказалась перегороженой решеткой, течение не позволяло выплыть обратно. В дисбате знали где искать, вечером, при проверке, достали багром. На этом его эпопея и завершилась.
После этого Файков резко пошел вверх, ему даже доверяли получать спирт. Вскоре получил лейтенанта, выбился в инженеры, а мог бы и пропасть командиром регламентного взвода – самая собачья должность. На ней Файков и научился выживанию. А послали бы какого-нибудь майора, от него солдат сбежал бы уже в Тюратаме.
Далеко не все дезертиры были настроены мирно. Некоторые, особенно грузины и прочие «лица кавказской национальности», захватывали отдельные кочевья, объедали мирных казахов, насиловали казашек. Любопытно, что сами казахи относились к этому бедствию стоически. «Апа», имевшая к тому времени по десятку детей, также не отличалась чувствительностью. Обычно военные власти скрывали подобные преступления. Тогда за изнасилование, да ещё связанное с бесчинствами по отношению к местному населению, виновным грозила «вышка».
Кроме обычных причин, к дезертирству побуждала и специфика местных неуставных отношений. Стройбат по своей природе – структура неуправляемая. Главенствующее положение в ней занимали чеченцы, армяне и уголовники. Допустим, один УНР захватывали чеченцы, другой – уголовники, разражались побоища на почве межнациональной розни. Горели бараки, побежденная сторона нещадно избивалась. Убийства были повседневным явлением, жертвы числились в «бегунах». Однажды я присутствовал при следственном эксперименте. Убийцы сознались и указали место, где в котловане залили бетоном труп. Дней пять долбили бетон отбойными молотками, пока нашли… Некий проезжающий майор однажды обратил внимание на дым, поднимающийся со свалки. Принюхался – воняет паленым мясом. Подъехал ближе – жертвенник, над огнем вертел, к нему привязан человек, рот заткнут, чтобы не кричал. Вокруг солдаты-строители медленно вращают вертел. Увидели майора – разбежались. Тот отвязал несчастного; на нем уже и кожа полопалась.
Редкие спасшиеся вынуждены были искать самые недоступные убежища. Как-то начхим полка, протравил брошенную шахту хлор-пикрином на предмет истребления расплодившихся в подземельях собак. Каково же было наше удивление, когда из-под земли выбралось и бросилось врассыпную несколько грязных, оборванных людей. Солдаты поймали одного, по ошметкам военной формы опознали строителя-среднеазиата.
– Ты кто?
– Салябон.
– Что здесь делаешь?
– Льомом били, – и показывает скрюченные разбитые пальцы.
Зимой строители жили в сорока местных палатках, где стоял лютый холод, а полевые кухни у них работали на солярке. «Деды» и «паханы» теснились вокруг печки, а остальные ютились по углам. Ещё одним преимуществом палатки было то, что она сгорала всего за три минуты, «эфиопы» выскакивали испуганные, но обгореть не успевали. От палатки оставались только тлеющие матрацы и вонючие паленые шинели.
Это была уже не «дедовщина», а неизвестно что. Мы солдат пугали: – Будешь плохо служить, отправим в стройбат. Я впервые видел прапорщика – замполита роты. Встречались и ротные командиры – прапорщики. Кто был бригадиром в зоне, оставался бригадиром и в отряде. Были целые городки строителей: «чеченские», «армянские»… Те же «зоны», только без колючей проволоки. Одного солдата-строителя, лет двадцати шести, пускали в бассейн для офицеров только потому, что он весь, от ногтей до ногтей, был обколот. Даже бабы из военторга приходили смотреть. Особенно их поражало изображение мухи на члене. Что она символизировала, я, по наивности, до сих пор не знаю, но бабы были ушлые и шалели. Было только одно условие: чтобы купался голым. С ним в обнимку и снимались. К слову, порядок в бассейне удалось навести только тогда, когда заведовать им поставили двух чеченцев из самых отпетых. Ночевать в казарму они все равно не ходили, в столовой не питались, честь не отдавали. Один из них носил фамилию Гилаев, может родственник? Физрук – расстрига нашелся, предложил им:
– Чем вам в тюрьме сидеть, лучше заведуйте бассейном.
Они навели порядок, нагнали строителей, сделали ремонт. Теперь на входе сидел солдат и сверял фамилии посетителей с мифическим списком участников соревнований. Всех непричастных и непонятливых вышибали с применением грубой физической силы. Чеченцы даже не давали себе труда материться. Блядей из военторга запускали только после отбоя, требуя едва ли не санкарту. Благо, чеченцы брезгливы: в воду не войдешь, пока не осмотрит фельдшер и не пройдешь через душ. Осенью нагрянула комиссия и бассейн закрыли за перерасход питьевой воды. Как-будто можно наливать в него воду из очистной станции.
Как-то зашел в «тифозный барак»; лежит один с гепатитом, весь желтый. На столе вместо лекарств – кусок ракетного кабеля СМКПВБ. На оплётке ножом вырезано «Партполитработа». Нам сдался один строитель-грузин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102