Государь привык их видеть по-иному. Сверстники обыкновенно сообщали ему приятную внутреннюю бодрость; с ними связывалась счастливая пора его ранней молодости. Россией в те годы твёрдой рукой правил не терпевший помощи или вмешательства державный батюшка. Заботы цесаревича ограничивались несложными служебными обязанностями батальонного командира.
Сверстники… Государю вспоминалась невольно его тогдашняя душевная беспечность: Царицын Луг, Красносельский лагерь, весёлые кутежи среди товарищей-однополчан… Перед ним вставали балетные кулисы, влюблённость, квартирка, нанятая по секрету в городе, где пробудившаяся чувственность встречала отклик… Сегодня постаревший облик сверстников навевал царю только тоскливое чувство: молодости не вернуть, и подросла уже какая-то другая, новая молодёжь…
В тех же светских ложах кое-где мелькали неизвестные царю юные, но рослые уже фигуры. Приходилось по фамильному сходству догадываться, чей это сын или младшая дочь.
Государь оглядывал их с безотчётной недоброжелательностью. Он сознавал важность познакомиться поближе со свежими молодыми побегами петербургского общества: когда-нибудь наступит их черёд окружить престол взамен отцов. Но с теми отношения были понятны и естественны: их смолоду связывала принципиальная, чисто офицерская солидарность. А с молодёжью предстояло самому исподволь налаживать духовную связь. И государю это казалось в тягость.
У него складывалось впечатление, что юнцы последних выпусков беспредельно равнодушны ко всему, кроме внешних благ и выгод. Едва скрывают свою удручающую нравственную развинченность… Не радовала государя молодёжь, даже ближайшие родственники.
В раздумье он взглянул на сцену. Пели Собинов и мельничиха. До уха донеслось:
– «Ведь мы не вольны жён себе по сердцу брать. Должно нам всегда расчётам волю сердца покорять».
Рука монарха провела по бороде. Гений Пушкин, а вот устарел… Теперь уж для молодого поколения всё это предрассудки.
Всколыхнулась острая досада на своих двоюродных и троюродных братьев, сидевших в верхней ложе. Распусти им вожжи, на ком только не переженятся?..
Венценосцу становилось в тягость быть на людях: охватывало сознание полной душевной отчуждённости. Растеряны или отстранены даже те немногие, с кем прежде случалось иногда отвести душу. И в мыслях промелькнула сейчас же старуха Броницына, умевшая так тонко всё понять и оценить…
Глаза сами собой остановились на министерской ложе. Случайно первым в поле зрения оказалось прелестное лицо смеющейся Софи Репениной. На нём сверкало такое беззаботное веселье, смех отражал столько искренности и непосредственности, что государь невольно внутренне обрадовался.
Натянутость и притворство, положенные этикетом, ему давно опостылели. Монарху даже доставляло удовольствие подчас самому их нарушить. Где-то в глубине души заблудилась ещё былинка молодого, мальчишеского задора. За скучным парадным обедом он любил иногда огорошить кого-нибудь из родни ловко запущенным в него исподтишка хлебным шариком.
Чтобы окончательно смутить растерявшуюся Софи, государь чуть заметно моргнул веком и приветливо ей кивнул. Затем сейчас же показал на неё глазами сидевшей рядом императрице.
– Isn't she lovely?
– A living Gainsbourough, – с обычной доброжелательностью откликнулась Мария Фёдоровна.
Пользуясь случаем, она заговорила о Репенине и кавалергардах: командовавший полком генерал давно болел и становился неспособен к строевой службе.
Низкий сдавленный голос вдовы Александра III был маловнятен. Государь наклонился к матери. На губах появилась обычная непроницаемая улыбка.
Среди царских сверстников Репенин был в числе тех немногих, кого государь с детства привык считать своим человеком. Но втайне он недолюбливал Репенина. Его рослая фигура цветущего здоровьем самца, его природная осанка, независимый нрав, прямолинейность – всё это вызывало в самодержце чисто физическое раздражение. К тому же людей, внушавших к себе невольное уважение, Николай II вообще предпочитал избегать. У него не было достаточно уверенности, что они, в свою очередь, уважают его как человека.
Пожелание, которое высказывала вдовствующая императрица, затрудняло государя. Возразить по существу было нечего: она была шефом кавалергардов, а Репенин – самым подходящим кандидатом на освобождавшуюся должность… Но к личной неприязни примешивалось и другое, мелкое чувство: Репенины и без того всячески взысканы судьбой…
Выслушивая свою мать с кажущимся одобрением, монарх обдумывал, под каким бы предлогом отклонить её выбор.
Софи догадывалась, о чём идёт речь в императорской ложе. Мария Фёдоровна несколько раз подымала голову в её сторону. Государь тоже на неё оборачивался с обаятельной улыбкой. И по мере того, как их беседа затягивалась, женское чутьё всё определённей подсказывало Софи, что сейчас решается участь мужа.
Её волнение росло… Правом на семейное счастье она, конечно, не поступится. Всё готова бросить для Серёжи. Но загонять её куда-то в глушь – чудовищная несправедливость. Зачем ей терпеть эту ломку, никому, в сущности, не нужную! И свыше, конечно, этого не допустят…
Мысль о возвращении мужа в Петербург наполняла её радостным трепетом. Все трудности, над которыми приходилось так мучительно задумываться, отпадут, точно по волшебству. Софи напрягала зрение, чтобы уловить в мимике, на чём цари порешат.
Мария Фёдоровна почувствовала заминку в сыне.
– Well, Nicky?
– First let me make up my mind where to put the present man, – последовал уклончивый ответ. Монарх нашёл, что проще всего затормозить пока что предстоящую смену командира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157