Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет об
ъяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовате
льное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего н
ельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная к
онкретность Ч но просто человекоподобие, но именно конкретность, вещно
сть Ч образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и толь
ко здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном воль
нодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насме
шкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокоме
рны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология
Ч первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религи
озных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с бо
льшою вероятностью предполагать, что более поздние, классические предс
тавления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Или
ады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару а
втора поэм.
Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую
величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый я
зык эпоса Ч изначально неразговорный, сложенный из элементов различны
х греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков отстран
енно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русс
кий перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет на
зад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, ег
о приподнятость надо всем обыденным, его древность.
Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, Ч когда улы
бчивый, когда хмурый, когда грозный, Ч умел он изображать, но и человечес
кая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэт
у. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь пр
и первой встрече Ч первом чтении Ч поражают и запоминаются на всю жизн
ь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для по
гребения тело убитого сына,

никем не примеченный, входи
т в покой и, Пелиду
В ноги упав, обымает колена и руки целует, Ч
Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторя
ет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим ко
мментарием»:

Храбрый! почти ты богов! над
моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!
Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Или еще пример Ч другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъе
диняет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе
каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги
Ч Ахиллес и Приам:

За руку старца он взяв, от се
бя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам Ч знаменитого сына,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Или еще Ч всякое очень сильное чувство двулико, скорбное просветление с
крыто на дне безутешного плача, за бешеным гневом таится сладость:

Гнев ненавистный, который и
мудрых в неистовство вводит,
Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда.

Психологизм в сочетании с даром художника Ч постоянным стремлением не
рассказывать, а показывать Ч сообщает эпосу качества драмы: характеры р
аскрываются не со стороны, а непосредственно, в речах героев. Речи и репли
ки занимают приблизительно три пятых текста. В каждой из поэм около семи
десяти пяти говорящих персонажей, и все это живые лица, их не спутаешь дру
г с другом. Древние называли Гомера первым трагическим поэтом, а Эсхил ут
верждал, что его, Эсхила, трагедии Ч лишь крохи с пышного стола Гомера. И п
равда, многие знаменитые, психологически совершенные эпизоды «Илиады»
и «Одиссеи» Ч это сцены, словно бы специально написанные для театра. К их
числу принадлежат свидание Гектора с Андромахой в VI песни «Илиады», появ
ление Одиссея перед феакийской царевною Навсикаей и «узнание» его стар
ой нянькою Евриклеей Ч в VI и XIX песнях «Одиссеи».
Читая Гомера, убеждаешься, что обе поэмы (в особенности «Илиада») Ч чудо к
омпозиции, и дивишься безумной отваге аналитиков, утверждавших, будто эт
и виртуознейшие конструкции сложились сами собой, стихийно, спонтанно. Т
рудно сомневаться, что расположение материала было строго и тщательно о
бдумано, Ч именно потому так полно исчерпываются все начатые однажды т
емы, так плотно сконцентрировано действие. Всего одиннадцать стихов пот
ребовалось автору «Илиады», чтобы ввести слушателя (или читателя) в суть
дела, в самую гущу событий; в одиннадцати строках экспозиции открываются
и главная тема всего произведения Ч гнев Ахиллеса, и повод к гневу, и обс
тоятельства, предшествовавшие ссоре вождей, и даже божественная подопл
ека событий («совершалася Зевсова воля»). Сразу же за тем начинается дейс
твие, которое длится до тех пор, пока не иссякает полностью главная тема. Н
и убийство Гектора, ни надругательство над его телом, ни пышные похороны
Патрокла, ни погребальные игры в честь друга не приносят успокоения Ахил
лесу. Только после свидания с Приамом наступает перелом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44