И еще четверо похожих, белые, они вышли из звуков и, сплетаясь, закружились. И я невольно верчусь с ними и чувствую, как весь я переменился: мое лицо перелистывается как ноты.И мы впятером, кружась, подымались над роялем к потолку, и не потолок, а над нами ночь.«Куда мы?»«На луну!» Чучело Моя комната в больнице для двоих. Я один. Кровать, столик и табуретка, а в головах чучело: тигр. Как живой стоит, не спускает с меня глаз – моя сиделка. За сиделку надо платить, а с тигром и так обойдется. И пыль не нужно смахивать, самораспыляется, и не курит.«Ваша Rue Boileau Rue Boileau – улица Буало.

, говорит Блок, ничуть не меньше 14 линии Васильевского Острова 14 линия Васильевского Острова – последний петербургский адрес Ремизова.

», и проходит в соседнюю комнату: там он собирается окончить свою пифагорейскую поэму: «Сам сказал». Поэма нигде не напечатана, и не войдет в полное собрание сочинений.Лицом к тигру, я продолжаю свою мысль о Пифагоре. Про Пифагора говорилось, что «пришел на землю не бог, не человек, а Пифагор». А основанная им «обезьянья палата» называлась «Союз пифагорейцев»: бесприкословное и упо е нное повиновение царю Асыке, учителю Пифагору: «Сам сказал» «пришел на землю не бог, не человек, а Пифагор»; А основанная им «обезьянья палата» называлась «Союз пифагорейцев»; ...царю Асыке, учителю Пифагору... – Темой сна является ироническое сопоставление мистико-философского Союза пифагорейцев, по преданию основанного полулегендарным греческим философом Пифагором, с придуманным Ремизовым шуточным «тайным обществом» Обезьянья Великая и Вольная палата, которое возглавлял «обезьяний царь Асыка».
«Сам сказал» – формула, принятая в Союзе пифагорейцев для обозначения абсолютного авторитета Пифагора.

.От Пифагора перехожу к «Слову», о тайне слова, Тигр внимательно следит за моими мыслями, по его глазам замечаю.«Слово возбуждает дух, от слова умиляется сердце и яснеет ум. Но тайнее тайны слова – тайна слуха к слову. Слово беззвучно, звучит только по чувству кто его произносит и по чувству того, к кому обращено: не любить – не слышать, любить услышать, даже больше чем будет сказано. В начале было слово, нет, в начале было чувство – расположение к слову: без твоего чувства никогда не прозвучит слово – оно и самое высокое и самое громкое и самое сокровенное останется безразличным знаком, а если перевести на литературу, «ничего не понимаем».Тигр качнулся, и лапы его пригнулись.«Оживает!» подумал я.И выхожу – «дверей не буду затворять, я сейчас!»Слякотно как осенью. Ветром наносило на тротуар желтые листья. Пустынно и тоскливо, как на выставке собак.Ни ветер, ни листья, живые человеческие губы, вздрагивая, мне внятно повторяли: «Буду я тоской томиться...» Тигр по-прежнему стоял в головах, но голова его была глубоко наклонена. И я хожу по комнате и чувствую, что и не глядя, он следит за мной.«От любимого человека, продолжаю свою мысль, слово звучит совсем по другому и никогда не дойдет слово от нелюбимого».И я выхожу к Блоку.Комната в коврах и вся заставлена. Едва я пробрался к столу. Блок, не отрываясь, пишет: «Сам сказал».Я говорю ему о моем Тигре: «оживает, и что нам делать».«Потускнеет»! говорит Блок и поспешно свертывает рукопись уходить.«И что же осталось, говорю, от гармонии чисел и музыки небесных сфер?»«Пифагоровы штаны», ответил, не обертываясь, Блок.Стемнело. Или и всегда было темно, но только я сейчас так отчетливо понял всю мою темь.Окно без занавесей – пустые глаза. И два зеленые огонька мне сверкают из тьмы.Шопотом я покликал Блока и, не оглядываясь, тихонько вышел в коридор.И у меня такое чувство, лучше было бы пропасть, эти глаза – истомили. «Буду я тоской томиться...» – звучит мне и во мне переговаривает.По стенке пробирается кто-то, лица не вижу. Я коснулся до него рукой; шершавый.«Не видали ли, говорю, Блока, сидел у меня с Пифагором?»И тот, тряся лохмами, озирается, точно хочет сказать, что он не Блок и вовсе не Пифагор. И еще чьи-то руки и лохматая спина и не одна – как винные ягоды нанизаны, руками по стенке.«Куда вы, говорю, там нет никого!»И не могу понять, как они могли войти в дом, дверь заперта, или их впустил Блок.И я отворил дверь в кухню.Но войти и думать нечего. И все разряженные и говорят, понять ничего нельзя, и уверенно, без возражений.«Кто вас пустил, говорю, и разве я вас звал?»И слышу в ответ и все понимаю:«Кого захочет наградить Бог, в окошко пошлет».«Дверь не заперта, вдруг вспоминаю, да ее сам, выходя, оставил открытой».И ощупью пробираюсь медленным коридором к себе, повторяя: «потускнеет!» И дойдя, наконец, до своей тигровой комнаты, и приоткрыл дверь и тянусь рукой зажечь электричество.И я видел: как желе, тряслись и таяли зеленые огоньки, и Блок над Пифагором. Я очень обрадовался и смело вошел – вошел и пропал: у меня на глазах тигр меня съел. Альбом Альбом со стихами. Стихи не написаны: разноцветные кружки и фигурки. Читает Блок. И мы летим. Над головой прямо на нас спускается огненный шар – черные гривой космы делают его еще несговорней, как для моих глаз месяц на ущербе. Я повернулся на спину, лечу, как плыву. А шар в глаза, не миновать, перережет. Блок, обратившись в лягушку, нырнул в воду. А я только и успел, что закрыл глаза и под толчком очутился в водосточной трубе. Свинцово – сыро и зелень – крыжовник.«Слава Богу, говорят, теперь вы хорошо устроились». Туфельник Когда бы я ни проснулся, всякое утро он сидит в моей туфле: вроде он крысы, только шерсти на нем нет, по голому редкие длинные волоски.Проснулся я – мое жестокое утро! – и он так и бегает, да скоро так бежит, то в сторону и назад, то наискосок и кругом, очень забеспокоился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25