сейчас нам подадут по три флакона с «конжэ» «конжэ» – здесь: требование хозяев оставить квартиру (одна из постоянно тяготеющих над Ремизовым жизненных перспектив; ср. примеч. к «Не туда»).

, по-русски «право на убирайся». И незаметно все разошлись. Вижу, кругом я один, поднялся, да не рассчитал и стукнулся лбом о стену. Индейка Проглотить шесть франков по франку на глоток не легко, а я справился, все шесть теперь во мне. Говорят, надо обратиться к доктору. А доктор-то помер, и остались после него бисерные вышивки, а наследников не осталось. И только жареная индейка.Но только что я полез с вилкой к любимой задней ножке, выскочил медвежонок и, взвинтясь, плюхнулся на индейку.«Будет, думаю, медвежонку на ужин, а я успею».А уж от медвежонка только хвостик торчит и так жалобно дрыгает и как раз над задней ножкой.Тут доктор сгробастал индейку и медвежонка, все вместе и в портфель себе:«Для корректуры». Пропала буква На мне вишневая «обезьянья» кофта – курма вишневая «обезьянья» кофта – курма. (см. также ниже: «...зеленая обезьянья курма...» ) – Ср. воспоминания Н. Кодрянской о своеобразии ремизовской манеры одеваться: «Алексей Михайлович необычайно застенчив, и вдруг эти его расшитые шелком тюбетейки, диковинные вязанные платки, цветные кофты, пестрые „шкурки“, как он их называл. Весь этот маскарад, я думаю, был не только выражением любви к краскам, но и желанием укрыться под красочным нарядом от чужих равнодушных глаз. <...> Вспоминаю, как А. М. ходил в префектуру подавать прошение о возобновлении картдидантите . <...> ...Было холодно, и он оделся не совсем обычно: поверх пальто закутался в длинную красную женскую шаль, перевязав ее на груди, как это делают бабы, крест-накрест; на голову надел еще вывезенную из России странной формы высокую суконную шапку, опушенную мехом. Сгорбленный, маленький, в очках, с лохматыми, торчащими вверх бровями, в невероятно больших калошах, зашагал в префектуру. В руках нес прошение на гербовой бумаге, расписанное им самим и разукрашенное разными заставками и закорючками: без сомнения, самый удивительный документ, когда-либо поданный в парижскую префектуру» ( Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 16).

. В ней мне держать экзамен. Я уверен, провалюсь и домой возвращаться нечего думать.«Я уеду за-границу, так раздумываю, там начну новую жизнь с чужим языком и никогда там не буду своим».Паяц прыгал, ужимался, строил нос и поддаваясь мне, ускользал из рук змеей.И я узнаю в нем автора «Матерьялы по истории русского сектантства», том сверх тысячи и примечания.Угомонясь, он подал мне польскую газету: «Литературное обозрение».«О Кондратии Селиванове Селиванов Кондратий Иванович (ум. 1832) – крестьянин Орловской губернии, основатель секты скопцов. Упоминаемое здесь «непревзойденное богоборчество» связано с его идеями, зафиксированными в книге «Страды» (род автобиографии, записанной учениками). «Кондратий Селиванов, сам имевший на себе три печати (трижды оскопившийся – „без всякого остатка“), предлагает людям всемирное оскопление – звери и птицы пускай себе топчутся. И уж, само собой, после такой операции место Вседержителя Творца опрастывается – делать Ему больше нечего: человек не плодится и не множится, а главное и не нуждается, и не надо никаких соловьев, ни майских, ни осенних – при перелете птиц – искушений; у оскопленного человека свой независимый мир: дар пророчества и дар восторга» ( Ремизов А. Иверень. С. 278–279).

, непревзойденном богоборце, а вот о вас небогоборческое!» Он ткнул пальцем в мелкий текст.И сразу мне бросилось в глаза, что всюду напечатано вместо Ремизов – Емизов.«А буква «р» пропала, сказал он, не взыщите».И я замечаю, что по мере чтения отпадают и другие буквы. В моем «Ремизов» нет ни «м», ни «и». И остается один «зов».«Кого же мне звать, думаю, и на каком языке?»И тут мальчик – песья мордочка, фурча завернул меня в скатерть с меткой «зов».Я тихонько окликал и уселся на «воз». И еду. Спокойно и тепло: телега-то оказалась с наВОЗом. В клетке Есть у меня еще обезьянья зеленая курма, тоже из драпировки, летняя. И отвалился рыжий кусок, висит, а на хвост не похоже. Вглядываюсь – да это письмо воздушной почтой, а подвел к самым глазам и вижу, никакое письмо, а самая настоящая клетка – канарейки с чижиками в таких скачут.«Живая с Марса!» говорит кто-то, лица не видно, как в трубе ветер, грубо с подвоем.Не переспрашивая, добровольно влез я в клетку, закрыл за собой дверцы и не могу решить, куда лететь: вверх – разорвет, а вниз – раздавит.Тонкая жилистая рука протянула мне белую бобровую колбасу, фунтов двадцать, длинная, как рука, а называется «баскол».«Лети, говорит, не бойся, в Баскол».И я полетел. 25 сантимов Я начинаю пальцами сдирать с себя кожу: слой за слоем и совсем не больно. Но где-то, до чего, казалось мне, не добраться, глубоко жжет.И я спрашиваю:«Что это – совесть?»И с потолка мне 25 сантимов. Я протянул руку и поднял – какой огненный груз. Бритва Пасхальная заутреня. Церковь переполнена. От свечей туман. Иду по аллее. Легкая весенняя зелень, деревья в цвету. И все летит. Не остановить. И горечью со дна: «и все пройдет».Он подает безопасную бритву, я принял ее за топор, такая большая, и не беру: «не моя!», а чашку я взял.«Все равно, сказал, ни тем, так другим, не подавись».И я выпил – какой крепкий сок. И слышу шаги: возвращались из церкви. И я пожалел, что не дождался конца.«И не будет конца!» сказал он и подал мне тонкую шпагу.Но это была не шпага, а складной стул острый как бритва. А один из священников оказался переодетый чорт. Светящаяся мышь Он подкрался сзади и клюнул меня в затылок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25