Когда Айра все же встретил человека, который был и жестче, и умнее его, про кого было сразу понятно, что он далеко пойдет, Айра уже служил в армии, и оказалось, что на становление личности Айры оказал влияние не гангстер из Ньюарка, а коммунист, рабочий с литейного производства. Для Айры персональным Лонги Цвильманом стал Джонни О'Дей.
– Почему я не сказал ему – в тот первый раз, когда он приехал к нам с ночевкой, – чтобы он с женатой жизнью закруглялся и делал ноги? Да потому что этот его брак, эта женщина, ее прекрасный дом, все эти книги, пластинки, картины на стене, жизнь, полная состоявшихся людей, солидных, интересных, образованных, – все это было тем, чего ему всегда не хватало. Что он и сам уже чего-то добился – ерунда, плюнуть и забыть. Дом! – у него появился дом! Раньше не было, а теперь есть, а парню уже тридцать пять. Тридцать пять, и наконец свершилось: живет не в какой-то там комнатенке, не по кафешкам кушает, да и спит уже не с официантками, подавальщицами из баров или какими-нибудь вообще – бабами, которые подчас толком расписаться и то не могут.
После демобилизации, когда он только что приехал в Калумет-Сити и поселился с О'Деем, у него был роман с девятнадцатилетней стриптизеркой. Дона Джонс ее звали. Познакомился с ней в прачечной самообслуживания. Сперва думал, она в местной школе учится, и прошло какое-то время, прежде чем она потрудилась внести ясность. Маленькая, вся какая-то дерганая, бесстыжая и злая. По крайней мере, на первый взгляд она казалась довольно грубой особой. И дико озабоченная сексуально. Все время рука на письке.
Дона была из Мичигана – там есть курортный городок такой на озере, называется Бентон-Харбор. В Бентон-Харборе Дона работала в гостинице на берегу. Ей было шестнадцать, служила горничной, и вот какой-то постоялец из Чикаго ее обрюхатил. Кто именно, сама не знала. В положенный срок родила, оформила отказ, с позором из города сбежала и вынырнула стриптизеркой в одном из кабаков Калумет-Сити.
Когда Айра не был занят, исполняя по выходным роль профсоюзного Эйба Линкольна, он брал у О'Дея машину и вез Дону в Бентон-Харбор навещать маму. Та работала на маленькой местной кондитерской фабрике, где делали сласти, которые на главной улице Бентон-Харбора продавали отдыхающим. Курортные конфетки. Между прочим, они там делали такую сливочную помадку, что она славилась по всему Среднему Западу. Айра вступил в общение с владельцем фабрики, посмотрел, как делается эта помадка, и вскоре в письме сообщил мне, что женится на Доне, переезжает жить в ее родной городок, они поселятся в бунгало на озере, а то, что у него осталось от дембельского пособия, он вложит в кондитерский бизнес, станет совладельцем. Еще у него была тысяча долларов, которые он выиграл в кости на судне по дороге домой, эти деньги он собирался пустить туда же. В тот год он послал Лорейн на Рождество в подарок коробку помадки. Шестнадцать разных ароматов: шоколадно-кокосовый, арахисовый, фисташковый, шоколадно-мятный, с орешками и тому подобное… все свежие, мяконькие, с пылу с жару. Вот кто бы мне сказал, что может быть большей противоположностью бешеному коммунисту, одержимому идеей развалить американскую систему, чем парень, который в Мичигане заворачивает в праздничную посылку для маленькой племянницы сливочные помадки? А на коробке написал еще: «Конфетки для послушной детки». Не «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а «Конфетки для послушной детки». Если бы Айра тогда женился на Доне Джонс, жить бы ему тогда по этому лозунгу.
Это ведь не я, а О'Дей отговорил его от Доны. Но не потому, что девятнадцатилетняя девица, выступающая в ночном клубе «Кит-Кэт» в качестве «мисс Шальмар, самой сладкой пампушечки Дункана Хайнза», была весьма рискованной кандидатурой на роль жены и матери; не потому, что сбежавший в неизвестном направлении мистер Джонс, отец Доны, был пьяным придурком, который бил жену и детей; не потому, что весь выводок Джонсов из Бентон-Харбора состоял из неграмотных работяг, и вряд ли такое семейство стоило всерьез и надолго взваливать на свои плечи человеку, позавчера вернувшемуся после четырехлетней армейской службы, – то есть не по тем причинам, которые вежливо излагал ему я. Но для Айры все, гарантированно приводящее к катастрофе в семейной жизни, свидетельствовало как раз в пользу Доны. Этакий раненый птенчик. Помочь обездоленному выкарабкаться со дна для Айры было соблазном непреоборимым. Когда выпиваешь залпом, выпиваешь и отстой – человечность для Айры была синонимом нужды и лишений. А с нуждой, даже в самых ее постыдных формах, он чувствовал себя связанным кровно и неразрывно. Потребовалось вмешательство О'Дея, чтобы развеять любовный дурман, воплощавшийся в Доне Джонс и шестнадцати ароматах помадки. Не кто иной, как О'Дей, потребовал, чтобы он и в личной жизни действовал в соответствии со своим политическим кредо, причем О'Дей сделал это без всяких этих моих «буржуазных» экивоков. Чтобы отругать Айру за какой-то проступок или упущение, О'Дею не надо было на это решаться, не надо было заранее расшаркиваться в извинениях. О'Дей вообще никогда и ни за что не извинялся. Ставил человека на место, и все тут.
О'Дей преподал Айре то, что у него называлось «Курсом молодого бойца по браку и семье в эпоху мировой революции», а содержание этого курса базировалось на его собственном опыте семейной жизни перед войной. «Неужто за этим ты сюда ко мне в Калумет-Сити приехал? Тебе что надо – поднять кондитерское производство или революцию? Теперь не время для всяких дурацких блужданий! Время-то – видишь какое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133