О боге забыли все, лишь нищий, прося на хлеб,
Помянет имя его. Сдружился бог с нищетой.
Когда желтуха тоски иссушит проклятый род,
О небо, не красный плод, но уголь им дай златой.
По всем городам для нас расставил ловушки шейх
И в келье укрыл лицо: расчет у ловца простой.
Бронею одел коня тот самый негодный раб,
Чье тело еще хранит следы веревки витой.
В угоду Эдема созрел на ветке обманный плод,
А ветка – меридиан, висящий над темнотой.
Когда бы судьбу детей предвидел бедняк Адам,
Не лег бы он спать с женой и умер бы холостой.
Проказа корысти нас пятнает, как лунный свет.
На всех прокаженных плюнь, у гноища их не стой.
И тощей рукой нужды к столу больных не теснись.
Уж лучше кровь свою пей, чем алчности яд густой.
Да будет проклят вовек лукавый и лживый сброд,
Как древних времен шайтан, от первых дней проклятой.
Не зернами светлых слез, но плотью отцов своих
Засеяли дети мир, и он порос клеветой.
Всю землю покрыл помет, а небо вдали от нас
Стоит, подобрав кафтан над смрадной нечистотой.
В солому упал янтарь, утратил силу магнит,
Пространство и время спят. Везде и во всем застой.
Лишь скупость бушует в нас. Но тщетно взывает скорбь.
Никто не ответит ей, – страдает мир глухотой.
Завидуем предкам мы, но горе и стыд тому,
Кто наш нечестивый век себе изберет метой.
Вот люди! А небо их не хочет позвать на пир.
И капли веселья им жалеет скаред святой.
По ниве насилья к нам старуха-судьба бредет.
И сеет обиды в грудь, – то семя вражды пустой.
Она, как молитву, ввысь подъемлет того из нас,
Кто отнял у братьев жизнь, проклятья поправ пятой.
Пройдоха-скупец, он корки другим не даст,
За пояс тугой сует кошель с казной золотой.
На свалку пошли того, кто, совесть и честь забыв,
На кухне у подлеца живет его добротой.
Пусть в глотке льстеца навек застрянет чужой кусок,
Затрещину дай ему, но возле него не стой.
Удел свечи – огонь, за то, что дрожит она,
Как нищий, который ждет от нас подачки пустой.
Уж лучше давать, сынок, чем, вдвое согнув хребет,
За хлеб богачам служить и рабской жить нищетой.
Их старцы по смертный час несут на спине чепрак,
Их дети, спустив штаны, позорят мир наготой.
Подошвы их жен несут бесчестье своей земле,
Но в том ли беда? Они витают над пустотой.
Как мельницы, глотки их готовы весь день молоть,
Им головы кружит грех на этой пашне пустой.
Лекарства бы миру дать, чтоб в яму небытия
Желудок он опростал. Испорчен в нем сок густой.
Завален мусором мир. О смерть, размети его
Метлою небытия! Порадуй глаз чистотой!
Сад мира совсем заглох. А гнев, как пилу из рук,
Напрасно выпустил рок. Пора валить сухостой.
Как лишние зубы, мы торчим из пасти веков.
О небо, возьми щипцы и смерти нас удостой.
Да станет бесплодной мать, что миру дарит людей.
Исчез бы их гнусный сброд, – сиял бы мир красотой.
О небо! дождем обид доколе же будешь ты
Смывать в письменах надежд с доски черту за чертой?
Пройдохе, чей пояс был сплетен из сухой травы,
Зачем ты даришь кушак с чеканкою золотой?
Осла, что морду сует в конюшню судного дня,
Зачем одеваешь ты одеждой Христа святой?
Атласом прикрыло ты уродливый зад осла,
А мудрого голый зад пугает нас наготой.
Негодным глазам даешь и зренье и яркий блеск,
А лучший светильник наш окутало темнотой.
Для дома моей мечты и двух кирпичей не дашь.
Я в сердце возвел его – и вот он стоит пустой.
Пустеет ларец ума, в нем жемчуга мысли нет.
Насильно берешь ты клад, с таким трудом нажитой.
В ряды пустобрехов я на пьяном пиру попал,
И разум мой потускнел, обманут лживой мечтой.
Перевод В. Успенского
* * *

Увы, на этой лужайке, где согнут старостью я,
Какую еще отраду сорву с ветвей бытия!
У пальмы нет больше тени, ее опали плоды,
Плоды и листья той пальмы сломила буря беды.
Кривой небосвод, вращаясь, спешит мне выдолбить гроб
И мне камфару пророчит снегами тронутый лоб.
Мой мускус в белом мешочке рождался, хоть черен он.
Теперь же мускусом черным – мешочек белый рожден.
Две нити чистых жемчужин таил мой рот молодой.
Но небо, нити порвавши, рассыпало жемчуг мой.
Мои жемчуга, как звезды, рассыпались из ларца,
Когда восток заалевший сверкнул мне звездой конца.
Мой день окончен. Прощаюсь с развалиной этой я,
Лечу, как сова, в жилые пространства небытия.
Мой стан согнулся и клонит к земле вершину мою, –
Затем, что, тяжек плодами, в саду смиренья стою.
Я надвое перегнулся, чтобы не обагрить одежд, –
Затем что сердце кроваво и кровь упадет с вежд.
На лоб седые сугробы ложатся все тяжелей:
Страшусь, не рухнула б кровля непрочной жизни моей.
С горы, окованной снегом, вода свергается в дол –
Вот так и я, омраченный, слезами весь изошел.
Истаял весь я. На землю, как тень, я упасть готов –
И я, упав, не оставлю, как тень, на земле следов.
Никто меня и не помнит, – затем что нет больше сил
Добраться до сердца милых ж тех, кто меня любил.
Мой стан изогнулся луком – как будто сердцу грозит
Стрела последнего часа – и я укрылся за щит.
Увы! к зениту блаженства меня напрасно б влекло,
Коль в низшей точке надира сломилось мое крыло!
В саду вселенной нагими мои деревья стоят:
Плоды надежд с них сорвали каменья, буря и град.
Растенье, плод свой осыпав, челом вздымается ввысь,
Но пальма моя согнулась, когда плоды сорвались.
Моя голова мгновенно, втянувшись, скрылась меж плеч –
Затем что страшен ей смерти мгновенно сверкнувший
меч.
Глаза мои ослабели. Страшусь друзей помянуть:
Лицо умыл я слезами, собираясь в последний путь.
Ючусь в убежище скорби – затем что нет больше сил
Ступить на порог высокий дворца, где я прежде жил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112