Сокрой их тяжесть даже от себя самого, чтобы они стали свободны от всякого самоуслаждения и всякого двоемыслия. Тогда они обретут чистоту и будут в состоянии излучать Бога.
Еще раз: «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники: ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду прежде вашего прошения у Него» (Мф 6.5-8). Вначале снова: когда молишься, пусть это будет не перед людьми, а наедине с Богом, причем «комната» противостоит, конечно, не храму и церкви, а действию «перед людьми»; можно и в церкви быть «в комнате», можно и за закрытой дверью быть «на улице»... А дальше: когда молишься, не возносись словами твоими перед Богом. Не будь красноречив, не думай, что у Бога что-либо зависит от того, какие слова ты произносишь и что лучше обратить к Нему много слов, чем мало. Думай о том, что обращаешься к Тому, Который знает все. Собственно, твои слова излишни, но Он тем не менее хочет их. Вместе с тем, нужно знать в них меру. Ты должен молиться, но сознавать в то же время, что Он лучше тебя знает твои нужды. Тем не менее молись; и если это сознание в тебе живо, то молитва твоя обретет такой характер, какой подразумевает Иисус. Обращаясь к Богу, ты должен понимать, что слова твои ведомы Ему прежде, чем ты их произнесешь, ибо перед Ним ты полностью открыт в твоих самых затаенных помыслах.
В приведенных наставлениях часто повторяется одно слово, которое приводит нас в недоумение: награда.
Этика нового времени объявила, что желание получить награду отвечает низшей ступени нравственности – при более высокой ступени нравственности оно терят смысл. Очевидно, в каком-то смысле это действительно так. Если я делаю что-либо потому, что хочу достигнуть известной цели, то я поневоле забочусь о соотнесении цели со средством; если же я делаю это потому, что это правильно, то нет больше ни цели, ни средства, есть только нравственный смысл – исполнение долга. Там я был связан практической необходимостью, здесь я тоже связан, но по-другому, свободой совести. Достичь цели я могу и не свободно, но соблюсти смысл – нет. В этой свободе есть нечто преизобильное, великодушное, царственное, и упоминание о награде ощущается тогда как нечто унизительное... Если я творю добро, то смысл его – в нем самом. Нравственная ценность суверенна. Присутствуя в моем делании, она сама и составляет его смысл.
Нет надобности добавлять к ней что бы то ни было – более того, даже и нельзя добавлять, иначе ценность снижается... Все это ставится под угрозу мыслью о награде. Если я делаю добро, то должен делать его ради него самого, без «награды», ибо оно само составляет свой собственный смысл, а тем самым является смыслом и для меня.
С этим мы можем только согласиться. А все же Иисус говорит о награде, говорит часто и по важным поводам.
Здесь нам представляется случай осознать, что значит воспринимать Священное Писание как слово Божие. Если я вижу в нем только религиозный текст глубокого содержания, если исхожу тем самым из моих собственных представлений и по ним сужу о Писании, то я по всей вероятности сделаю вывод, что в нем говорит еще не до конца очищенное нравственное чувство и что в этом пункте этика Иисуса устарела. Но если для меня Новый Завет есть слово Божие, и я слышу, с какой настойчивостью говорит Иисус о награде, к тому же – здесь, где речь идет о сокровеннейшей внутренней установке. Им возвещаемой, то я прихожу к заключению, что понятию награды должна быть присуща совсем иная глубина, чем это признается новым временем, и что с этой этической категорией должна быть связана проблема, которой новое время не видит. Так оно и есть.
Если наше понимание верно, то Новый Завет говорит: в той «чистой этике» заложена возможность чудовищной, но с трудом поддающейся разоблачению гордыни. Желать добра только ради самого добра так, что оно оказывается единственным и всеопределяю-щим мотивом действия – это, видимо, может один только Бог. Творить добро в чистой свободе собствен-го бытия, быть в добре царственно дарующим и при этом оставаться в единении с самим собой и сохранять свою цельность – это может, видимо, только Бог. А человек нового времени присвоил себе это особое право. Он поставил знак равенства между нравственным поведением и поведением божественным. Он так определил нравственное поведение, что то Я, которое выступает его носителем, может быть только Богом – с молчаливой предпосылкой, что человеческое Я, «Я вообще», и есть действительно Бог. Здесь кроется нравственная гордыня нового времени, чудовищная и вместе с тем трудноуловимая.
Мысль о награде означает призыв к смирению. Она гласит: человек, вкупе со своей возможностью познавать добро и его желать – есть тварь. Вкупе с твоей возможностью свободно принимать решения, ты -тварь. Ансельм Кентерберийский некогда назвал эту возможность «всемогуществом под Богом» – но ей грозит искушение поставить себя на один уровень с Богом. Это искушение ты должен преодолеть признанием: и в делании добра я подчинен Божиему суду. Плод доброго дела, положительный смысл нравственного решения и усилия не рождается автономно из них самих, а «дается» Богом как «награда».
Вникнем в эту мысль еще глубже.
Мысль о награде может стать недостойной – но только в том случае, если с нею связывается неверное представление о Боге.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36