Глава 10
Однажды вечером, перед закатом, Адам вышел к полям, простирающимся на север. По крайней мере, когда-то там были поля. Теперь сетка ограждения была снесена, а столбы и заборы сгорели в печках обитателей лагеря, либо были выломаны, чтобы вытащить увязшее в глине орудийное колесо, или использованы в качестве стропил для хижин. Но кусты и заросли сорняков выдавали старую разметку, и симметричные волны грунта, которые некогда легли за плугом, а ныне почти сровнялись с землей, выдавали давнее расположение борозд. Но когда это было? Адам задал себе этот вопрос. Всего-то три года назад, посчитал он. А похоже, что все пятьдесят, думал он, глядя через поля на обуглившиеся развалины дома, из которых торчали две высокие кирпичные трубы.
Он подошел ближе. Когда-то сюда вела обрамленная деревьями аллея, слишком узкая, чтобы назвать её улицей. Теперь по бокам торчали пни, а сама дорога заросла травой. Три-четыре дерева рядом с руинами остались не срубленными. Но они обгорели. И листьев не дали.
Он посмотрел на запад. Вечернее солнце тянуло к нему лучи с розовеющего неба. Он думал о том, что травы возвращаются на поля, сорные травы. Земля была прекрасна, и косые лучи солнца просвечивали насквозь эту бледную, юную зелень. Клочок леса к северу радовал глаз намеком на первые листья: дуб нежился в красной дымке, клен - в золотистой. Он сел на пенек возле заросшей дорожки, и впустил в сердце покой. Ему стало интересно, что он будет чувствовать в старости. Будет ли ему так же покойно?
А какой была бы земля, если бы вдруг состарилась?
Он поднялся и зашагал к лагерю. Едва перейдя через изрытую колеями трассу, он взглянул на запад и заметил группу приближающихся всадников. Копыта беззвучно ступали по мягкой земле. Но когда они приблизились, он услышал тихое поскрипывание кожи. Он стоял на дороге лицом к северу и ждал, пока лошади спокойно прошествуют мимо.
Впереди ехали трое, они молчали, глаза их глядели прямо перед собой, но, кажется, ничего не видели, мысли их, обращенные вовнутрь, были далеки от охваченной сумерками природы. За ними ехал одинокий всадник, молодой, бравый, на бедре сжатый кулак в перчатке, длинные белокурые волосы выбиваются из-под черной шляпы кавалериста, сидящей с лихим наклоном. Капитан, увидел Адам. Капитан же Адама не увидел. Он, кажется, ничего вокруг не замечал. Он смотрел вперед и медленно удалялся с видом героической отрешенности или равнодушия.
За ним следовал человек со знаменем, он ехал по левой стороне дороги, древко упиралось в нечто вроде стакана, притороченного к правой шпоре. Само знамя вяло болталось, почти не колеблемое во время движения. Но вдруг, уловив неожиданный ветерок, взметнулось, на мгновение показав свой покрой с раздвоенным ласточкиным хвостом, полыхнув алым.
За ним парами двигались кавалеристы - напряженные, лица пустые, глаза с поволокой, единственный признак жизни - в слабых движениях бедер, которые, принимая на себя вибрацию шагающих копыт, позволяли человеческому торсу сохранять удивительную неподвижность. Они проплыли мимо, молчаливые, как призраки, копыта не издавали ни звука. Но кожа поскрипывала. И какая-нибудь из лошадей время от времени тихо всхрапывала.
Всадники проехали размеренным, неотвратимым шагом, и длинные косые солнечные лучи спокойно легли на их спины.
Последняя пара всадников отошла на несколько десятков футов, прежде чем Адам осознал увиденное. Потом, вспоминая по свежему следу, он ещё ярче, чем наяву, увидел фигуру среднего из трех человек, возглавлявших процессию, - низенького, коренастого, неповоротливого бородатого человечка в окружении сияющих золотом воинов, который, несмотря на свою низкорослость, хорошо держался в седле, человека с низко надвинутой на брови шляпой, без единого знака отличия на шинели. Шинель была не застегнута и неопрятно болталась. Адам сообразил, что под этой расстегнутой шинелью он видел золотую перевязь, которая поддерживала намечающееся брюшко, свойственное людям средних лет.
Он смотрел, как кавалеристы исчезали вдали. Потом отвернулся и зашагал к лагерю. Нынче это был уже не тот лагерь, что раньше. Даже сейчас, в час отдыха, почти не играли в юкер, флеш35 или ножички. Многие грустно склонялись над письмами. Некоторые в одиночку слонялись без дела, глядя на небо. В конце улицы стоял наказанный - несчастный с растопыренными руками, привязанными к лежащей на плечах балке. Он стоял там, покачиваясь, лицо мокрое от пота, слюна струйкой стекает по подбородку на гимнастерку. Он смотрел на заходящее солнце. Так стоять ему до заката. Зато впредь будет шустрее вставать по сигналу утреннего горна.
Где-то мужчины пели хором, теперь не в хижине, а на улице, не таясь:
Увито лаврами чело
Я пал за Линкольна в бою...
Другие молились. Были и такие. Некоторые ещё верили в Бога. Верили в Справедливость.
Адам сказал себе: Я должен это запомнить.
Солдаты говорили: "Теперь недолго осталось".
Они говорили: "Старина Грант - он сюда не развлекаться прибыл".
Они говорили: "Да, скоро на тот берег".
Они говорили: "Интересно, растолстел ли старый слон".
- Этот слон, - сказал бородатый капрал средних лет, облокачиваясь о стойку, - интересно, растолстел ли он за зиму.
- Вот скоро ты это и выяснишь, Саг, - сказал рядовой. - Он как раз тебя там дожидается, - он махнул в сторону юга.
- Этот слон, - сказал другой человек, - растет и растет, никак не остановится. Я его трижды видел. И с каждым разом он все толще.
- Ну уж не толще, чем в Ченслорсвиле, - хмуро сказал первый.
Капрал обернулся к другому солдату.
- Сынок, - сказал он, - а ты ведь, небось, слона-то ещё и не встречал, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70