Он встал, нашел воду в деревянной кадушке, напился с помощью черпака из бутылочной тыквы, лежащего на табурете, потом ополоснул лицо и руки. Вытерся полой рубашки. Он увидел кусок хлеба, лежащий прямо на деревянном столе, и немного бобов в деревянной миске. Он съел все, что нашел. У него разыгрался страшный аппетит. Он чувствовал себя отдохнувшим, был уверен в себе и полон сил.
Он вышел под яркое утреннее солнце. Никого. Он увидел своих лошадей, привязанных к дереву в нескольких ярдах от дома, где он оставил их накануне. Подошел к фургону, порылся и достал мешок бобов, полдюжины банок тушенки и банку леденцов из патоки. С этим грузом направился к дому и дошел до двери, когда из-за угла появилась женщина. Она остановилась под дубом в той же позе, что и накануне, когда он впервые увидел её. Она держала в руке несколько цветков фиалки.
Адам остановился.
- Доброе утро, - сказал он.
Она облизала губы и, как будто с усилием, произнесла:
- Доброе.
Он увидел, что взгляд её прикован к продуктам у него в руках.
- Простите, - сказал он, - я просто... - Он замолчал, смущенный этим взглядом.
- Я хочу сказать... - сказал он. - Надеюсь, вы не возражаете. В том смысле...
Он не мог продолжать под немигающим, невыразительным взглядом, направленным прямо ему в лицо. Что-то похожее на чувство вины лишало его слов. Как будто именно он, в результате великой мировой путаницы, повинен в тусклом полумраке, грязи и нищете, царивших за этой дверью, и все, что он теперь сделает или скажет, будет постыдно и неискренне; и даже эти подарки только усугубят, а не облегчат его вину.
Она снова перевела взгляд на то, что он держал в руках.
Потом он сказал через силу:
- Мне это не нужно. В том смысле... У меня есть еще.
Глаза её не мигали.
- Если вы возражаете... - не выдержал он с отчаянием.
- Нет, - сказала она вяло и опустила взгляд на фиалки, как будто увидев, до чего они тут неуместны.
Он шагнул в дверь. Огляделся, куда бы положить продукты. Только не на виду, посреди пустого стола. Он свалил их в темном углу, где лежали сухие листья, - торопливо, как будто боясь, что его застукают. И выскочил на улицу.
Женщина стояла под дубом, склонившись к самой земле. Наверное, в той же позе она была и вчера перед тем, как распрямилась, и он её заметил. Он пошел к ней и остановился в двух шагах, сбоку. Он не мог понять, чем она занята. Она повернула голову и взглянула на него через левое плечо.
- Я думала, вы собираетесь этим торговать, - сказала она. - Продавать солдатам.
- Да, - сказал он.
Она продолжала смотреть.
- В том смысле, что у меня ещё есть на продажу, - сказал он.
Она не отводила взгляда, как будто упрекая за глупую неловкость и лживые слова.
- В смысле, - выпалил он, - ну просто, пусть у вас будет. Все равно я не торгую бобами.
Она отвернулась и занялась своим делом. Согнувшись в три погибели над голой землей, среди прошлогодних желудей она ставила фиалки в чашку с водой. Чашка, заметил он в изумлении, была фарфоровая, белая фарфоровая чашка. Тонкая и очень хрупкая. Она ставила в неё фиалки с большой осторожностью. Чашка стояла на небольшом овальном холмике, длиной не более двух футов и невысоком.
- Красивые фиалки, - сказал он.
- Последние, - сказала она, не поднимая глаз. - Пришлось за ними в лес ходить, еле разыскала.
Он помолчал, потом сказал:
- И чашка красивая.
- И впрямь красивая, - подтвердила она своим ровным, бесцветным голосом, так и не взглянув на него.
Она воткнула в букет последнюю фиалку и оглядела работу.
- Другая, - сказала она, - была ещё красивше.
- Другая кто? - спросил он.
- Чашка другая, - сказала она. - С нарисованными цветами. Розами, кажись. Я её нашла. Как и эту нашла, - она тронула чашку указательным пальцем, - в доме, где мы прятались.
- Прятались?
- Ну да, - сказала она. - Прятались. Он был порушенный. Дом, то есть. Погоревший, вот-вот рухнет. Но чашка, - сказала она, - чашка стояла себе. Ни щербинки, ни трещинки, и эти цветы на ней нарисованные.
Она помолчала, указательный палец водил по краю чашки.
- Но он вернулся из леса, - сказала она потом. - Это уже после того, как мы нашли этот дом, где можно поспать и спрятаться. Это был первый день, когда я поставила сюда чашку. Когда нашла фиалки. Я поставила фиалки в ту чашку, вот здесь, и тут он вышел из леса. Оттуда, - она указала на просвет за расщепленным молнией буком с высохшей вершиной.
Адам посмотрел в просвет. Там было тихо, ничто не нарушало утреннего покоя. Наверное, сейчас около полудня, подумал он. Лес в это время молчит.
- Я стояла у двери, - говорила она. - Принесла фиалки, самые первые, и стояла вон там, смотрела на них. Он меня не видел. Подошел и увидел фиалки в чашке. И...
Она замолчала. Указательный палец двигался по краю белой чашки, тихо-тихо, туда-сюда.
- И что? - спросил он.
- Ну, замахнулся ногой, - сказала она.
Он ждал.
- Это была правая нога, - сказала она.
Помолчала.
- Потом ударил, - сказала она.
Неожиданно взгляд её метнулся к нему. Это был взгляд настолько яростного, беспощадного сопротивления, что он отшатнулся.
- Черт! - вскричала она в гневе, направленном на него, Адама Розенцвейга. - Черт возьми, не пяльтесь на меня так, - кричала она. - Он не мог сдержаться! Черт, да на него просто накатило, и он не мог сдержаться.
Она подождала; потом сказала:
- Но, наверно, тогда я этого не понимала. Ну, что он не мог сдержаться.
Она поглядела на чашку.
- Он подошел ко мне, - говорила она, - а я чую - убила бы, или ещё чего. Будь у меня винтовка или ещё чего. Он прошел мимо, будто меня там не было, прошел в дом. Я убежала в лес. И повалилась в траву. Как раз там, где в тот день нашла первые фиалки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70