Кто мы такие, чтобы размышлять о глубоких шахтах наслаждений – извивающиеся демоны, корчась, звали посетителей прыгнуть туда, – или о «Тоннеле экстаза», «Доме крови», «Путешествии к радостям неземным»? Из этих и подобных сообщений, сколь ненадежными бы ни были они, становится очевидно, что новый парк стимулировал предельное насилие и нес в себе зачатки темных стремлений. Но сам парк не казался опасным; опасность таили аттракционы и дворцы удовольствий, но не прогулочные аллеи и тропинки, где толпа в маскарадных костюмах никогда не переходила за рамки, и откуда патрули в масках выводили нарушителей спокойствия и бросали в темницы на солому.
Одним из самых тревожных развлечений нового уровня, который вскоре получил название «Дьявольского Парка», стали публичные самоубийства, якобы наблюдавшиеся многими посетителями, хотя некоторые считали, что это подделка, разыгранная специально обученными актерами. Даже большинство, уверенное в реальности самоубийств, делилось на два лагеря: одних возмущали моральные аспекты, другие заявляли о том, что называли правом на самоубийство.
Дело перешло в критическую стадию после эффектной гибели шестнадцатилетней Анны Стански – бруклинская студентка переоделась мужчиной в шляпе пирожком, пробралась через турникеты на вершину нового «Прыжка влюбленных», сорвала шляпу, поднесла к волосам спичку и, пылая, прыгнула с обрыва, не успели ее остановить – как раз в тот момент, когда служитель сковывал запястья женщине под тридцать и мужчине с волнистыми седыми волосами. Пламенную гибель Анны Стански наблюдали сотни посетителей, и многие видели ее на площадке с вывернутыми руками и сломанной шеей; об инциденте на следующий день сообщили все крупнейшие газеты страны. Администрация парка, вынужденная защищаться, доказывала, что Анна Стански была девушкой нервического склада и долгое время страдала маниакальной депрессией; те, кто обвиняет парк в росте публичного суицида, теперь находятся в странном положении, ибо должны признать, что самоубийство Анны Стански в действительности спасло две жизни, поскольку скованные любовники решили не прыгать; и парк несет за ее смерть ответственность не более, чем мэрия Нью-Йорка ответственна за смерти тех, кто чуть не ежедневно бросается с мостов и небоскребов. Критики тут же откликнулись: следует различать Нью-Йорк и аморальные «развлечения», активно поощряющие самоубийство; другие же, насмехаясь над аргументом насчет спасения жизней, вопрошали, не являлись ли так называемые любовники актерами, нанятыми для разжигания страстей толпы. Эти насмешки защитники парка обратили против обвинителей, доказывая, что если любовники были актерами, тогда парк нельзя обвинять в поощрении самоубийств; они утверждали также, что по сравнению с количеством случайных смертей, имеющих место во всех парках развлечений и покорно учитываемых как одна из составляющих риска, число самоубийств в парке Сараби, срежиссированных или реальных, незначительно и неважно, несмотря на нелепое внимание к ним противников парка, чьим настоящим врагом является не суицид, но сама свобода. Этот инцидент вскоре затмили пожар в отеле на Брайтоне, где погибли четырнадцать человек, и убийство мелкого вымогателя Джамбаттисты Салерно в ресторане «Дары моря» на Набережном проспекте.
Мнения о новом парке резко разделились, но даже взбешенные критики, считавшие его оскорблением нравственности, признавали, что Сараби, хоть он и поплатился уважением, заработанным прежними парками, остается прозорливым балаганщиком, знающим, как раздразнить приземленные аппетиты городских масс. Некоторые наблюдатели попытались объяснить явление парка послевоенной свободой, падением морали среднего класса, неразборчивым стремлением к удовольствиям, – короче говоря, коллективным помешательством, последним симптомом которого и стал «Дьявольский Парк». Пытаясь дать ему оценку в контексте карьеры Сараби, один критик доказывал, что парк – ожесточенная циничная реакция управляющего на провал предыдущего творения: чудовищно разочарованный Сараби создал антипарк, намеренно жестокий и беспощадный, потворствующий самым неприглядным инстинктам толпы. На эту интерпретацию, привлекшую к себе немалое внимание, пространной статьей язвительно ответил Уоррен Бёрчард, вернувшийся к теме парков с аттракционами после одиннадцати лет молчания. Он утверждал, что «Дьявольский Парк» – далеко не исключение в карьере Сараби и является последней формой в непрерывной линии усовершенствований. Каждое творение, писал Бёрчард, все полнее выражает идею парка развлечений. Это касается даже провалившегося парка, который, несмотря на отказ от механических аттракционов, двигался в направлении новых, более сильных ощущений. История парков Сараби, доказывал автор, есть не что иное как беспрерывное движение в одном направлении, где «Дьявольский Парк» – не просто последняя, но окончательная стадия. Ибо здесь Сараби посмел включить в свое создание элемент, ставящий под угрозу само существование этой любопытной формы массовых увеселений, известной как парки аттракционов: а именно – отсутствие всяких границ. После этого не может быть новых парков – только совершенствование и усложнение, поскольку любой предполагаемый дальнейший шаг приведет лишь к полному уничтожению самой идеи парка развлечений. Подхваченные и развитые другими критиками, аргументы Бёрчарда оставались классической линией защиты «Дьявольского Парка», согласно которой оппонентам Сараби и приходилось формулировать контраргументы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63