На следующий день рано утром он был в Лондоне.
IV. Лондон
– Ну, что вы думаете? – спросил Ронни Апплиард. – У нас демократия – или по крайней мере так нам твердят. Предполагается, что мы люди ответственные, способные разобраться в том, что читать и смотреть в театре и кино, и никакие безымянные чиновники за нас не решат этого. Недавно, как мы слышали, в России был большой поворот к свободе творчества – фермент новых идей, творческий взрыв; ограничения и старые консервативные отношения были сметены или по крайней мере поставлены под сомнение. Неужели в нашей стране мы так привержены традициям, что не ответим на этот вызов? Могу только надеяться, что ответим. Ну, на сегодня это все для «Взгляда». Увидимся в среду. Пока.
Музыка титров, звучавшая так, как, по мысли 1955 года, должна звучать музыка 1975-го, начала свою атаку (происходившую трижды в неделю). Ронни сделал вид, что беседует с гостями – лысым пухлым режиссером, у которого щеки, как груши, и огромным писателем дикого вида. Они спорили о свободе культуры. Дискуссия была первоклассной – невероятно оживленной, откровенной; беседа велась всерьез, о разногласиях не договаривались заранее. Режиссер утверждал, что в социалистических странах художник гораздо свободнее, чем в условиях капиталистической идеологии; писатель, со своей стороны, говорил, что свободнее лишь чуточку. Ронни с разработанной, обдуманной искренностью внушал, что здесь, вероятно, хоть разок, ха-ха-ха, истина и впрямь где-то посреди. Обе стороны приняли его компромиссную формулу – русский писатель, скажем, ЗНАЧИТЕЛЬНО свободнее своего британского коллеги.
– Ну, надеюсь, мы дали им о чем подумать, – сказал режиссер.
– О, это было… – сказал Ронни, махнув рукой и покачав головой, словно не нашел нужных слов. Это происходило с ним постоянно после возвращения из Америки, уже больше двух недель. Не во время передачи – он был слишком профессионал, чтобы мозговые явления или клиническая афазия поразили его при работе, – но дьявольски часто, когда он не работал. Сделав усилие, Ронни добавил: – Постарались немножко расшевелить их.
– Правда? – воскликнул режиссер. – Разве не так? Когда я думаю, как эти ужасные типы захватывают ТВ и прессу и везде твердят, что наша система непревзойденная и превзойти ее невозможно и… я просто понять не могу! Другую точку зрения – точку зрения меньшинства. – просто НУЖНО изложить! Интересно, не сделает ли общественное мнение то, чего не удалось в результате уроков Вьетнама? Интересно, интересно, мог ли я уговорить совет по искусству раскошелиться?
– Он для того и существует, – сказал писатель, проводя ручищей, похожей на ласт подводника, по своим лохмам.
Ронни закурил.
– Безусловно, – сказал он убежденно. Погасла последняя картинка на мониторе.
– О'кей, студия, спасибо! – крикнул распорядитель сцены.
Ронни и двое остальных встали. Приблизился, скрестив руки на груди ладонями наружу, режиссер – не лысый толстяк из театра, а бородатый Эрик (на сей раз в кожаной куртке). Это был высший знак одобрения, намного превосходящий поднятую кверху руку и уступающий только кулаку, прижатому к плечу.
– Великолепно, – сказал он высоким монотонным голосом. – Просто великолепно. Свыше миллиона начальников, а что толку? Настоящий довод! Источник жизненной силы! Живая вода для нашей несчастной младенческой формы искусства. Очень вам благодарен, Дэвид и Питер. Славно сделано, Ронни. Да, Билл Хамер звонил две минуты назад. Хочет, чтобы вы зашли выпить с ним в гостиную «А» – ту, что через мост, в новом корпусе.
Ронни сказал, что знает, где это, и ушел. Он не видел Хамера после Форт-Чарльза, будучи не в состоянии вынести встречу с ним. Мысль услышать вести о Симон, хоть и несвежие, заставила его суцшюжно глотнуть несколько раз. У него не было никаких сведений с того дня, как они расстались. Вернувшись в Англию, первые дни он был не в силах расспрашивать о ней. Вместе с толстой Сусанной кем только они не прикидывались, названивая в Итон-сквер. Мисс Квик нет дома. Она в отъезде. Где? В отъезде. Нет, когда она вернется, сказать нельзя. Отвечавший голос ни разу не принадлежал рыжему коротышке дворецкому; это, помимо прочего, внушало мысль, что компания действительно за границей, если уж не в «Широких Лугах», то в Йоханнесбурге, Джакарте или еще где-то проводит зиму. Но если Симон должна стать миссис Мэнсфилд, они скоро вернутся в Лондон, ибо союз этот может быть освящен только в лондонской церкви. Ронни весьма внимательно изучал колонки свадебных оглашений, не очень сознавая, что сделает, увидев роковые имена. Знал только, что сдаваться не намерен, – нет еще! – и мог представить себя в день свадьбы готовым ринуться поцеловать невесту и бросить бомбу в жениха. Но покамест – никаких признаков.
Хамер был в глубине гостиной «А» – длинной комнаты, покрытой черным ковром. Ее украшала золотая (вероятно, позолоченная) модель телевизионной системы передач на мраморном выступе, вся испещренная буквами L, С, М. С Хамером был лорд Уорд, с которым Хамеру очень хотелось познакомить Ронни. (Так он говорил!) Но вскоре стало ясно, что Хамер просто не желал тратить время зря, дожидаясь Ронни. И Ронни угощался виски с содовой и слушал, пока Главный Артист ТВ говорил с Главной Силой ТВ – таково, во всяком случае, было предполагаемое положение лорда, хотя даже для бывшего профсоюзного босса он, видимо, мало в чем смыслил. Прежде Ронни следил бы внимательно за разговором, надеясь подцепить крохи сведений, вредных для коллег или полезных для себя, но теперь он просто сидел и пил виски.
– Извините, Ронни, – сказал наконец Хамер более певуче, чем когда-либо, не только покончив с лордом, но и отослав его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61