Те, кто впереди, все время орали им что есть силы. Не понимаю, чего они поднавалили.
– Рой не гомик.
– Ясное дело!
– Тогда чем он их привлек? Возрастом?
– Угу! – кивнул Болсовер, как бы говоря этим междометием, что это всего лишь доля истины, а о другой он предпочитает умолчать.
– Ах так!
В это время с веселой ухмылкой, которую больно было видеть, Рой вынул из футляра скрипку и смычок, отложил в сторону футляр и с ходу приготовился играть. Я не помню, чтоб он хоть раз выступал без обязательного, пусть несколько поспешного, подстраивания инструмента. Внутри у меня оборвалось. Ему все безразлично. Или же, возможно, – слегка подкорректировал я, – Рой рассудил, что, кроме него, меня и еще, возможно, пары присутствующих критиков-профессионалов, никто из публики даже не заметит, если где-то прозвучит на каких-нибудь полтона ниже или выше. Гул утих до уровня, характерного для стадиона в момент ожидания выхода футбольной команды, – по здешним стандартам наступила относительная тишина.
«Свиньи на улице», подравняв ряды, в несколько заходов выдали на фоне рокота и боя барабанчиков-бонго то, что, по-видимому, считалось у них аккордами. Рой вскинул смычок – обозрев его, как мне показалось, удивленным взглядом, – и, едва угомонились «Свиньи на улице», провел им по струнам. Смычок скользнул, издав вместо привычного звука только скрипучий писк, подобный писку амбарной крысы. Что вызвало общее недоумение на сцене; вокруг – нарастание гула.
– Чертов микрофон! – сказал Болсовер. – Надо же, какая невезуха! Хотя еще можно…
– Думаю, не в этом дело. По-моему, кто-то подгадил ему смычок. Каким-то жиром или маслом смазали. Тут кто угодно…
– Твою мать! – прогремел усиленный микрофоном голос Роя, опровергая высказанное Болсовером мнение на его счет.
Публика восприняла это с радостью. Ей также понравилось и то, что Рой поспешно вынул другой смычок, а также то, что он с той же поспешностью убедился в непригодности и этого, а также то, что немедленно внедрился малый в серебряном парике, и вообще все то, что происходило на сцене. Больше всего это пришлось по нраву особо выделенной Болсовером публике из передних рядов. Увидев, что Рой призадумался, я готов был угадать хотя бы одну из охвативших его мыслей: слишком поздно отлавливать по телефону кого-либо из знакомых скрипачей, просить привезти смычок в такую даль – большинство где-нибудь на концерте или просто в гостях. И тут Роя осенила некая мысль, что именно, угадать я не мог. Отвернувшись от микрофона, Рой кинул назад:
– Слабо по-быстрому любой, хоть басовый?
Тип в серебряном парике бегом рванул куда-то со сцены. В последующие минуты гул постепенно нарастал, становясь в целом все враждебней. В какой-то момент Рой снова повернулся к микрофону, и я испугался, что он хочет обратиться к публике с обличением враждебной сути буржуазного общества или, возможно, призовет публику спеть хором что-нибудь революционное, однако Рой передумал, следуя более глубоко укоренившейся в нем традиции, и продолжал стоять, глядя поверх голов толпы с бесстрастностью, достойной восхищения. В конце концов вернулся тип в серебряном парике, неся с собой, как я определил, смычок от контрабаса. Приняв его у типа, Рой важно кивнул «Свиньям на улице».
– Но, черт побери, – воскликнул Болсовер, – он же вдвое короче!
– Рой прекрасно управится и с этим. Сами знаете, профессионал. Да к тому же смычок не такой уж…
«Элевации № 9», начавшись снова, на сей раз продолжились. Я поставил перед собой чудовищную задачу – слушать все, что звучит на сцене: хлопающие звуки бонго, завывания ситара, бахающие по голове глухие удары бас-гитары, а также obligatto Роя. Все началось с одного пассажа, который хоть и представлял некоторую трудность даже для исполнителя с надлежащим смычком, но от слушателей особой искушенности не требовал, – пожалуй, современник Брамса вполне мог бы на это время отлучиться по малой нужде. Однако примерно к тому моменту, когда этот слушатель должен был возвратиться на место, «Свиньи на улице» отодвинулись, так сказать, на второй план, и характер скрипичной партии преобразился. Вообразив (как мне показалось), что к этому времени публика, возможно, уже примирилась со скрипкой, Рой решил продемонстрировать себя как многопланового новатора. По крайней мере, такое вполне было вероятно. И тогда он принялся, по-прежнему вполне чисто лишь для неискушенного уха, выделывать вариации на заданную тему в духе, или около, того джазового стиля, который, что даже мне было известно, отжил свое уже лет тридцать тому назад, примерно когда Рой кончал университет. Я вспомнил, как однажды, уступив его уговорам, прослушал полдюжины заезженных пластинок одного джазового скрипача той поры, американца с итальянским именем, и сейчас, как мне показалось, уловил в игре Роя пару знакомых фразовых поворотов. Даже если бы специально искал, ломал себе голову – лучшего доказательства того, как глубоко застряло в музыкальном сознании Роя полное неприятие всего, что именуется современной поп-индустрией, я найти бы не смог. А это уже кое-что!
Возможно, слушатели вокруг испытали, на свой примитивно-топорный лад, примерно то же, что и я: возможно, и им все, исполнявшееся теперь Роем, просто показалось глубоко чуждым. Во всяком случае, внезапное нарастание шума вокруг отвлекло мое внимание от сцены, и тут я увидел, что центральный проход, где до того наблюдалось легкое снование взад-вперед, как на деревенской улице в относительно активный утренний час, теперь забит людьми, неспешно, но целеустремленно двигающихся в одном направлении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83