Так же каратели поступали со многими русскими крестьянами и работными людьми, казаками и солдатами, с татарами и калмыками, короче говоря — с теми, кто выступал против гнета и притеснений, вне зависимости от национальности, веры, пола. Здесь же, на совещаниях, упоминались некоторые воззвания местных командиров, наполненные угрозами. В одном из них, разосланном от имени коменданта Верхне-Яицкой дистанции полковника Ступишина, его составитель спорит с пугачевскими манифестами: Пугачев «якобы великие милости обещает, и будете вы якобы жить без закона, как звери в поле. Я вам говорю: тому не верьте и никаких милостей от вора не ждите». Не ограничиваясь напоминаниями о долге и присяге, комендант угрожает, что в случае «шалости» башкир «тотчас на вас со всею моею командою из Верхне-Яицкой, Магниткой, Карагайской и Кизильской крепостей пойду и с пушками, и тогда вы не ждите пощады: буду вас казнить, вешать за ноги и за ребра, дома ваши, хлеб и сено подожгу и скот истреблю. Слышите ли? Если слышите, то бойтесь — я не люблю ни лгать, ни шутить. Вы меня знаете, и я вас очень хорошо знаю». Далее упоминается «башкирец Зеутфундинка Мусин», пойманный около Верхне-Яицкой «с воровскими татарскими письмами от злодеев»; те письма публично сожжены. «А тому вору-башкирцу велел я отрезать нос и уши и к вам, ворам, с сим листом от меня посылаю». То же комендант обещает сделать и с другими, которые «с такими письмами» будут пойманы («велю пытать накрепко, а также нос и уши отрежу; знайте же то, воры, и ужасайтесь!»). Даже за ложное изъявление покорности грозила смертная казнь «по великом истязании».Подобные угрозы властей, их действия, несправедливые, жестокие и беспощадные, вызывали, естественно, сопротивление — появление многих повстанческих отрядов, их слияние с войском Пугачева. Оно уже на Белорецком заводе дошло до 4—5 тысяч человек; в основном это были плохо вооруженные башкиры. Пугачев решил идти на крепости Верхне-Яицкой линии. Поскольку в Верхне-Яицкой крепости стоял сильный гарнизон, направились к Магнитной. Туда же велено было прибыть Белобородову и башкирским старшинам. Военная коллегия 2 мая, перед самым уходом войска с завода (прибыло оно сюда 13 апреля), послала указ, в котором Бе-лобородову (он шел в Кундравинскую слободу) «наистрожайше определяется с получения сего тот самый час выступить и секурсировать под Магнитную к его величеству в армию с имеющеюся при тебе артиллериею. И по сему его величества указу чинить неупустительное исполнение, не подвергая себя неупустительному штрафу. Его величество из Белорецкой сего числа выступил и шествует в Магнитную».Василий Михайловский, главный «интендант» войска, составил расписание заготовки провианта и фуража на пути к Челябинску, куда, по всей видимости, и намеревался идти Пугачев. Военная коллегия формировала отряды, готовила все для продолжения похода.Перед отходом Белорецкий завод Пугачев приказал сжечь. То же делали по его распоряжению по всему Южному Уралу. Если раньше, в пору осады Оренбурга, заводы были базой его главной армии и их не трогали, более того — охраняли, то теперь обстановка изменилась. Здесь появились правительственные отряды, и нельзя было допустить, чтобы заводы стали их опорой.Белобородое собирал новые силы на заводах, опираясь на один из них — Саткинский. Симский завод, построенный в родных местах Салавата Юлаева, стал базой действий его отряда; Кыштымские и Каслинский — отряда Грязнова и т. д. В отряды со всех сторон шли крестьяне и заводские работники, русские люди и башкиры. После некоторого спада движения в апреле, в связи с поражениями под Оренбургом и Уфой, в мае начинается новый подъем.Местные власти, военные начальники ошибались, полагая, что восстание вот-вот совсем затухнет. Щербатов в письме от 20 апреля Кречетникову, астраханскому губернатору, утверждал, что Пугачев, находясь в Башкирии, «перебегает из одного места в другое», «стережется он от всех сторон воинскими командами, дабы ни к стороне Яика пробраться не мог, ниже вскочить внутрь Башкирии». Уфимская провинция, по его словам, почти полностью приведена в повиновение; башкиры идут к Михельсону с повинной, а их старшины обещают содействие в борьбе со «злодейскими зборищами» и поимке «самого злодея». Действительное положение вещей было далеко от картины, нарисованной главнокомандующим. Правда, многие изъявляли покорность, в первую очередь — старшины. Но не все так поступали, особенно из простого народа. Новые и новые башкирские отряды из нескольких сот, а то и тысяч человек становились под знамя Пугачева; да и немало старшин делали то же самое. Пример Салавата Юлаева и его отца Юлая Азналина особенно красноречив. Так же поступали и другие. Даже те, кто заявлял о покорности, не всегда делали это добровольно. Качкин Самаров после поражения под Уфой пришел к Фрейману и просил «разрешить ему усилить свою команду, обещав Фрейману, что он с этой командой будет преследовать врага отечества Пугачева, куда бы он ни бежал». Но, вернувшись «в свою волость», начал собирать людей для борьбы не с Пугачевым, а с карателями. В воззвании к башкирам, татарам, мишарям он сообщал, что «от нашего… государя императора Петра Федоровича» получил «высочайшие указы… о безжалостном уничтожении врагов его величества».Со всех «дорог» Башкирии власти получали известия о новых волнениях местного населения, их выступлениях против карателей, желании «присовокупиться… к Пугачеву». Какие-то неопознанные отряды появились под Уфой; от Осы до Красноуфимска стал невозможен «свободный проезд».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140