Хотя, что тут пояснять, и так все видно, и так все ясно.Комбат резал мясо, рыбу, хлеб, мазал бутерброды, ставил на плиту чайник. Все делал быстро, расторопно, умело – так, как это может делать лишь мужчина, умудренный жизненным опытом, и никогда не научится делать женщина.Все, что оказалось на столе, выглядело настолько соблазнительно и аппетитно, что Рублеву хотелось тут же сесть на табуретку, набросать себе на тарелку всего понемногу, выпить рюмку сибирской водки, настоянной на, травах, затянуться крепкой сигаретой и улыбнуться в усы.Но делать этого Комбат не стал.«Всему свое время, каждому овощу и фрукту свой час и свой черед», – подумал Борис Рублев и услышал, что вода в ванной уже перестала шуметь.– Ну, как ты там? – громко спросил Рублев.– Ничего, – услышал в ответ чуть испуганный голосок.А голос у Сережи уже начинал ломаться и из детского превращаться в подростковый, юношеский. Иногда звучали басовитые нотки.– Все хорошо, Борис Иванович, все хорошо.– Ну-ну, давай поторопись, а то чай остынет.Борис Рублев на кухне разлил по чашкам кипяток, добавил заварки, себе много, а гостю чуть-чуть, для аромата.Уже через десять минут мужчина и паренек сидели напротив друг друга. Комбат почти не ел, он смотрел, как жадно, огромными кусками отправляет себе в рот мясо и рыбу его гость.– Ты не стесняйся, ешь, – говорил Комбат, а сам лишь прихлебывал круто заваренный чай.У него даже сердце сжималось, когда он смотрел, как ест паренек.– Давай не стесняйся. Вот этот кусок возьми, он повкуснее будет, – и Комбат, аккуратно подцепив вилкой снедь, накладывал и накладывал гостю то из одной тарелки, то из другой.А паренек все ел и ел.– Давненько ты, наверное, не сидел за столом? – произнес Рублев.– А что, заметно? – двигая челюстями, с полным ртом, пробурчал Никитин.– Говорю, за столом ты давно не сидел.– Да, давно, Борис Иванович, – почему-то Сергею хотелось называть этого мужчину по имени-отчеству. Он даже не делал для этого над собой какие-либо усилия, получалось самопроизвольно, словно бы Рублев был его классным руководителем или любимым учителем.– В школу ты, конечно, не ходишь.– Конечно, не хожу.– А хочешь?– Не очень, – признался Никитин.– А почему так?– Да я уже полтора года в школу не хожу.– А сколько классов закончил?– Пять, – признался Никитин.– Всего пять?– Пять классов закончил, и даже без троек.– Потом что?– А потом началось. Но я не хочу рассказывать про это.– Про что – «про это»?Паренек замкнулся, даже жевать перестал, лишь пил чай.– Закурить можно?– Нет, нельзя, – строго сказал Комбат.– Хоть одну сигарету, хоть половинку…– Я же сказал нельзя, значит, нельзя!– Тогда какого черта они лежат прямо на подоконнике? Издевательство форменное!– Силу воли надо воспитывать.– Какую силу? Какой воли? Зачем?– В жизни пригодится.– Ничего мне уже не пригодится! Да и к "черту такую жизнь!Паренек говорил убежденно, у Комбата от его слов даже мурашки по спине побежали. Как это можно в тринадцать лет так не любить жизнь? И он почему-то вспомнил себя в таком возрасте. Вспомнил, как не мог дождаться лета, вспомнил все свои развлечения, рыбалку, речку, лес, теплую воду, теплые дожди, смех друзей. Почему-то вспомнил лошадей, велосипед.– Послушай, Серега, а где твои родители?– Нет у меня родителей.– Слушай, с ними случилось что-то, погибли?– Да, погибли.– Родственники у тебя есть, братья, сестры?– Сестра была.– Ас ней что случилось? – негромко осведомился Рублев.– Ее изнасиловали, а потом застрелили.– Кто? – задал вопрос Комбат.– Бандиты.– Какие бандиты?– Кто ж их разберет, какие они? Фамилию я у них не спрашивал.– Ас тобой что случилось?– Они думали, что меня тоже убили, а я вот взял и выжил.– Тебя убить хотели или случайно вышло?– Не спрашивал. Сюда мне саданули, – Никитин слез со стула, задрал тельняшку, показал на правом боку под ребрами большой красный шрам. Такие шрамы Комбат знал очень хорошо, он даже вздрогнул.– Сейчас уже ничего, зашили, вылечили, в больнице три месяца лежал. Есть у меня тетка, да она меня видеть не хочет.– Что же это за тетка такая?– Она с мужем живет, мне, в общем, не родная. Сволочи они, мешочники.– Чего?– Мешочники они.– А ты откуда сам?– Из Таджикистана. Мы жили возле границы.– Если не хочешь, не рассказывай.– Не хочу.У Никитина уже дергалась щека и левое веко. Комбат .понял, его гость нервничает и разговор этот для него слишком тяжел.– Ладно, на, закури, – Комбат взял пепельницу, сигареты, зажигалку и положил все это перед гостем. – Бери, бери, если уж так тебе тяжело, закури, может, легче станет.– Не-а, – сказал Никитин, – не станет. Но я закурю.Парень для своих лет говорил слишком серьезно, слишком по-взрослому.– А занимаешься ты чем?– Когда?– Ну вообще.Никитин передернул плечами.– Ворую, машины мою.– Что воруешь?– Что придется, Борис Иванович.– Так ты вор или кто?– Наверное, вор.Борис Рублев заметил на тонкой худой шее Никитина черную тонкую нитку.– Что это у тебя, крестик? – спросил он.– Нет, не крестик.Паренек вытащил из-под тельника, который был ему велик, небольшой медальон величиной с пятикопеечную монету. Комбат смотрел. Сережа снял через голову черный шнурок, несколько секунд медлил, затем протянул Комбату.– Он открывается? – спросил Рублев.– Да, только плохо. Давайте я сам.Через полминуты медальон открылся.– Вот, смотрите, это мать, а это я с сестрой.В медальоне была очень маленькая фотография.– А отец где?– Как это где, – улыбнулся Сергей, – он же нас фотографировал.– Документы у тебя какие-нибудь есть?– Не-а, никаких. Зачем они мне?– Как это зачем? У каждого человека должны быть документы.– Так это у человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16