Чтобы от тебя исходило не больше напряжения, чем от мирно пасущейся на лугу коровы.
Два бойца "Эста", курившие у ворот КПП, очень удивились, когда обнаружили, что в грудь им уперлись стволы наших "калашей", и не сразу поняли, что происходит. А когда поняли, оцепенели и утратили всякую способность к сопротивлению.
Очень может быть, что они были неплохими солдатами и на показательных выступлениях вызывали восхищение зрителей. Но они ни разу не стреляли в живого человека, не всаживали ему под лопатку нож и не слышали, как хрустят под руками шейные позвонки. А мы слышали. За нами был страшный опыт нашей войны. И воевали мы не с солдатами. В Чечне мы воевали с волками. И потому сами стали волками. Нам пришлось стать волками, чтобы выжить и победить. Мы не победили, но выжили. А опыт волчьей войны так и остался в нас, проник в самые наши гены и давал о себе знать в минуты опасности. И те, с кем сталкивались мы в эти минуты, чувствовали нашу волчью суть.
Шестерых солдат, несущих ночную вахту на КПП, мы обезоружили, прицепили наручниками к трубам водяного отопления, а старшему лейтенанту, начальнику караула, велели проводить нас на гауптвахту. По его приказу часовой отпер дверь "губы", а больше нам ничего и не требовалось. Мы заперли их в караулке, взяли ключи и углубились в коридор, куда на обычных гауптвахтах выходили двери камер.
Но в этом гарнизоне "губа" была необычная. Камеры отделялись от коридора не стеной, а решеткой, как в американских тюрьмах, как их показывают по телевизору. Всего на "губе" было четыре камеры. Две из них пустовали, а две другие, в конце коридора, расположенные друг против друга, были обитаемыми. И картина, которую мы увидели, осторожно подкравшись, была прямо-таки умилительной.
На бетонном полу возле решетки одной из камер сидел Артист, подстелив под задницу арестантский тюфяк и набросив на голые плечи эсэсовскую шинель. Все его облачение, в котором он ходил за "языком", сушилось на батарее. Обняв руками голые колени, он с интересом слушал то, что из-за другой решетки ему рассказывал внук национального героя Эстонии Томас Ребане. Немецкие сапоги с короткими голенищами стояли рядом с Артистом, точно бы готовые к тому, что в них сунут ноги и продолжат "дранг нах остен". Или, как это было в феврале 44-го, "нах вестен".
Томас сидел не на полу, а в придвинутом к решетке мягком кресле, на нем была красная шелковая пижама и домашние тапочки. На коленях у него лежала какая-то рукопись, он читал ее и переводил или пересказывал Артисту ее содержание.
Сама камера, в которой обитал потомок эсэсовца, меньше всего напоминала "губу". Скорее, номер в приличной гостинице: мягкая кровать, телевизор, устланный ковровой дорожкой пол. И даже на решетке была плотная штора, которой постоялец этой замечательной камеры мог в любой момент отгородиться от внешнего мира.
Это и была, как я понял, та скромная обитель, про которую сказал национал-патриот Юрген Янсен.
Времени у нас было в обрез, но я все-таки не удержался и прислушался к рассказу Томаса.
- А дальше так, - говорил он, заглядывая в рукопись. - "Вечер того же дня. Красавица Агнесса лежит на тахте, покрытой персидским ковром. Она практически обнажена. Она открывает глаза и видит перед собой полковника Ребане. Агнесса: "Ах! Я была без сознания! Вы воспользовались моей беспомощностью!" Полковник Ребане: "Милая фройляйн, я не отношусь к той категории мужчин, которые получают удовольствие от обладания бесчувственной женщиной". Агнесса: "Вы даже не притронулись ко мне? Это правда?" Полковник Ребане: "Да, это правда". Агнесса: "Ах, я никогда не встречала таких мужчин!"
- "Практически обнажена" - это красиво, - оценил Артист. - Эта сучка и есть русская шпионка, которую подослали к полковнику?
- Почему сучка? - обиделся Томас Ребане. - Пожалуйста, не оскорбляй даму. В конце концов, очень может быть, что она моя бабушка.
Он приготовился читать дальше, но нам пришлось прервать их увлекательное занятие.
- Зэка Злотников, с вещами на выход! - скомандовал Муха, отпирая его камеру.
Артист недовольно покачал головой:
- Вечно ты, Муха, торопишься. Куда я в таком виде пойду? Шмотки не высохли.
- На себе досушишь. Быстрей! - приказал я.
- А меня? Возьмите меня, ребята! - взмолился внук национального героя. Мне очень нужно отсюда свалить! Что вам стоит? Возьмите!
- Давай возьмем, - поддержал Артист, с отвращением натягивая влажную гимнастерку. - Малый нормальный. И у него есть кое-какая любопытная информация. Очень даже любопытная.
- Отставить! У тебя все шутки. А тут не шутки. Нам бы самим выбраться.
- Вот так всегда, - уныло заключил Томас Ребане. - Каждый думает только о себе. А выручить другого человека, который попал в беду, - куда там. Своя задница всегда ближе к телу.
- Рубашка, - поправил Муха. - Своя рубашка ближе к телу.
- У кого-то рубашка, а у вас жопа, - парировал потомок эсэсовца.
- В какую беду ты попал? - спросил я.
- Не знаю, - хмуро ответил Томас. - Но от этого мне не лучше. От этого мне хуже.
- Я бы взял, - сказал мне Муха. - Тут все не так-то просто. Берем?
- Черт с ним! Выпускай!
- Только быстро, быстро! - скомандовал Муха, отпирая решетку.
Томас похватал какие-то шмотки, сунул их в спортивную сумку и, как был, в пижаме и тапочках, выскочил из камеры.
- Сценарий не забудь, - напомнил Артист. - Потом дочитаем. И обуйся!
Томас запихнул рукопись в сумку, сунул ноги в туфли и рванул к выходу.
- Стой! - остановил я его. - Все делать только по моей команде!
После треволнений минувшего дня весь лагерь спал беспробудным сном, но следовало соблюдать предельную осторожность. В любой операции самое важное и самое трудное - чисто уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120