Только не подумайте, что меня били. Ни в коем случае. Это я мечтала их побить, эфэсбэшники же вели себя интеллигентно, особенно если учесть только что состоявшееся покушение и головомойку, им по этому случаю предстоящую. Даже в таких, очень настраивающих на грубость условиях, эти ребята вели себя как настоящие мужчины и ограничивались лишь редкими косыми взглядами, но больше демонстрировали равнодушие.В чем же, спросите вы, заключались тогда их плохие эмоции? Именно в этом и заключались, отвечу я. Что может быть хуже косых взглядов от таких красавцев? О равнодушии уже и не говорю, любая женщина знает как невыносимо оно, особенно тогда, когда равнодушие это исходит от молодых и приятных мужчин. Уж чего только я не делала, чтобы равнодушия избежать: и пела, и орала, и ногами топала, и оскорблять их пробовала, и требовала к барьеру — все бесполезно. Даже полковник, сгоряча назвавший меня стервой, уже взял себя в руки и не реагировал.Я смирилась, подумав: “Надеюсь, хоть опохмелиться-то перед допросом дадут? Допрашивать похмельного человека без всякой анестезии жестоко. Пусть после этого не говорят мне, что там нет пыток.”Куда нас с Валеркой доставили, до сих пор не ведаю — окон в автомобиле не было. Валерку сразу же унесли, а меня определили в камеру.Каталажка досталась вполне сносная, и просидела я там недолго: едва от салата отмыться успела, как потребовали меня к уже знакомому полковнику. Тут же выяснилось, что он даром времени не терял и многое уже разведал, даже имя мое узнал.— Присаживайтесь, Софья Адамовна, — пригласил полковник, кивнув на кресло.Я присела, готовая храбро отрицать все, но как только заглянула в его глаза, так сразу какие-то глупости и залепетала.“Как тяжело, когда на тебя смотрят с таким вот безапелляционным подозрением, — подумала я. — Уже и сама сомневаться начинаю, не я ли сдуру пальнула в президента, руки мне некому поотбивать!”Впрочем, я тут же решила, что сомнения мои связаны исключительно с похмельным состоянием, способным вселить неуверенность даже в самого черта, а потому заявила:— Не подумайте, что я алкоголичка, но стаканчик хорошего винца вернул бы меня к жизни, после чего наша беседа приобрела бы смысл. Только боже вас упаси сделать вывод, что я склонна. Повторяю: я не алкоголичка.— Никак нет, — ответил полковник, доставая из стола заранее приготовленный, стоящий на блюдечке стакан, рискованно наполненный до самых краев, — ни в коем случае я так не думаю, потому что точно знаю: вы равнодушны к спиртному.Его заявление меня ошеломило.— Вы точно знаете, что я равнодушна к спиртному? — переспросила я.Он кивнул:— Точно.— А вот я, видимо, об этом знаю не всегда, иначе не пила бы вчера так много, — со вздохом ответила я и залпом осушила стакан. — Или ваши сведения устарели, — добавила я, вытирая губы. — С тех пор успела пристраститься. Вот что вам скажу: еще пару таких новоселий, и я конченный алкоголик.Пока я разглагольствовала, вино делало свое дело: пропитывало меня уже столь необходимым моему организму теплом, пропитывало, пропитывало и пропитало. Вино было так себе: не “Беерауслезе” и не ”Айсвайн”, но на душе сразу как-то порозовело; тут же вспомнилось, что я уже несколько дней как женщина одинокая. И полковник уже не казался таким противным.“Да он милашка, — подумала я, — настоящий милашка. Ишь какие у него синенькие глазки. Ангел! Чистый ангел! Жаль, теперь будут у него неприятности. И жаль, что я ничем не смогу ему помочь.”Полковник заметил, что я воспряла и приступил к допросу.— Софья Адамовна, — сказал он, почему-то кивая на пустой стакан, — зачем вы это сделали?Я опешила:— Как — зачем? Чтобы почувствовать себя человеком!Полковник не стал скрывать своего изумления и воскликнул:— Да неужели нет для этого других способов? Особенно для такой милой и красивой дамы как вы, умной и народом любимой.Должна сказать, что он смотрел на меня ласково, как на покойника.— Есть и другие способы, — ответила я, настраиваясь на приятную беседу, — но выбрала этот, как самый оптимальный и доступный.Полковник еще больше изумился:— Вы считаете этот способ самым доступным?Я поймала себя на мысли, что мне приятно его изумлять, с этим чувством и дала ответ.— В данный период моей странной жизни — да, — ответила я, и полковник схватился за голову.— Бедная женщина! — завопил он. — Вы так запросто мне в этом признаетесь?— А почему бы и нет? Что в этом такого? Я не совершила ничего исключительного, ничего такого, чего не сумел бы любой.— Вы полагаете, любой решился бы на такой безрассудный поступок? — окончательно изумился полковник.— Да что же здесь безрассудного? — начала уже изумляться и я. — Всего лишь стакан вина для поправки здоровья. Боюсь, все безрассудное я совершила вчера.Когда бы не так, так и говорить было бы не о чем.Бедный полковник так странно себя повел, что я струхнула. Кто его знает, работа у него тяжелая, не у каждого нервы выдержат, неровен час тронется умом, если еще не тронулся. Боюсь, трогается прямо на моих глазах.Примерно то же, вероятно, он подумал и обо мне. Подумал и спросил:— Софья Адамовна, официальной информации об этом нет, но скажите прямо: вы никогда не обращались к психиатру?— Да с чего бы это? — рассердилась я. — Что навело вас на такую дикую мысль?— Да ваши странные рассуждения. Какое отношение имеет стакан вина к покушению на президента?— Абсолютно никакого, — заверила я.— А что же безрассудное вы совершили вчера?— Напилась вдрабадан, — с необъяснимым оптимизмом сообщила я.— И все? — опешил он.— А вам этого мало?Полковник без всякой видимой причины вдруг вышел из себя, покраснел, хлопнул по столу кулаком, да как закричит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12