Она не понимает две вещи: когда найдешь себя в жизни — не нужны никакие допинги, и нет ничего лучшего, чем не зависеть от своих привычек.
Прошло четыре часа. Толчков больше не было.
Народ разделился на смельчаков, которые вернулись в теплые квартиры, и на смельчаков, которые решили ночевать на морозе, греясь спиртным и теплом от костра. Многие примостились на ночлег в своих машинах. Менты поносились еще по улицам, проорали свой незатейлевый текст и укатили. К двенадцати ночи все угомонились, даже песни у костров стихли.
Соседский телевизор за стенкой подал бодренькие сигналы начала полуночных новостей. Беда посмотрела на меня выжидательно. Я ухмыльнулся и засвистел. Она ухмыльнулась тоже, пожала худыми плечами и пошла на кухню. Хорошо, что свистеть она не умеет.
Запиликал телефон, я сорвал трубку и рявкнул:
— Да!!! Слушаю!
— Элка! — заверещал телефон. — Элка, телека-то у тебя нет! Ты как там, эвакуировалась? Вас трясло? Ужас! В новостях передают, что администрация города просит всех держать наготове документы и деньги, и при новых толчках быть готовыми покинуть дома! Особенно высотные! Элка! Ты не в высотном, но все-таки! По ящику говорят, соберите документы и деньги, слышишь, Элка! Во время толчков меня очень тошнило! И маму тошнило! И соседку Ленку тошнило! А тебя тошнило, Элка?! Тебя тошнило?
Пулеметную очередь по мозгам заело на этом важном вопросе.
— Ну, тошнило тебя, Элка?!
— Меня и сейчас тошнит, — подтвердил я.
— Во! Всех тошнит, Элка! Администрация города просит всех, Элка……
Я хотел сказать, что мы находимся в центре тектонической плиты, но передумал и повесил трубку. Хватит того, что меня тошнило за Элку.
— Глеб! — крикнула Элка с кухни. — Я купила кучу пельменей! Хочешь, сварю? А то ты, бедный, вылакал весь мой кефир с голодухи! Я не успела его выбросить, он просрочен! Тебя не пронесло? Нет? Нет, правда, ты ничего не чувствуешь? От просроченного непременно пронесет! А? Глеб! Не пронесло?
— Пронесло! — заорал я и бросился в туалет.
Туалет в однокомнатной халупе был совмещен с ванной. Я сделал себе ледяной душ и проторчал под ним, пока зубы не стали стучать громче, чем шумела вода.
Спокойно, Бизя, он же Глеб Сергеевич Сазонов, он же бывший Петр Петрович Дроздов. Спокойно, тебя не тошнит, и не пронесло, ты просто очень заводишься от этой длинной, худой, стриженной, вздорной бабы. Заводишься во всех смыслах. Ты не любитель экстрима, ты педагог. Поэтому уйдешь завтра. Красиво, спокойно, не хлопнув дверью, и забросив ключ в почтовый ящик. Надоел, так надоел.
Перед сном, прежде чем упасть рядом со мной на разложенный диван, Беда спросила:
— Ты считаешь, нам правда ничего не грозит?
Я хотел уточнить в каком смысле и что она имеет в виду: стихию или отношения, но не стал этого делать. Какая разница, что имеет она в виду, если у нее от меня сводит скулы?
Я пожал плечами и сказал:
— По ящику передали, что администрация города просит граждан держать наготове деньги и документы.
Беда тоже пожала плечами и сказала:
— Странно. Зима. Сибирь. Землетряс. Странно. Будем спать.
Она плюхнулась рядом со мной с размаху, но вдруг вскочила, разогнув свое длинное тело, и абсолютно голая пошла на кухню.
— На, — принесла она большую чашку.
— Ну, Лю-уся! — проорал белугой мужик за окном.
— Что это? — спросил я, взяв чашку с какой-то светло-желтой жидкостью.
— Корки гранатовые. У тебя же… того, расстройство. От пельменей даже отказался.
Я офигел от такой заботы и послушно, до дна, выпил безвкусный, вяжущий отвар. Пусть теперь всем рассказывает, как она обо мне заботилась, а я ее бросил. Пусть.
Только я стал проваливаться в сон, как снова тряхнуло. Зазвенела посуда на кухне, залаял Рон, в прихожей по зеркалу мелко застучали висевшие на нем крупные бусы, доставшиеся Беде от бабки. Беда уже заснула. Спала она крепко, на спине, иногда всхрапывая, как подвыпивший мужик, и стянув на себя все одеяло. Я полежал, размышляя над тем, не послушаться ли администрацию города и не эвакуироваться ли с деньгами и паспортом, но решил не дергаться. Ведь мы не в высотном здании. Я потянул на себя край одеяла, куце укрылся и постарался заснуть. Только-только я задремал, с улицы раздалось громкое:
— Лю-уся!!!
— Люся! — чуть не рыдал неизвестный мужик.
Беда открыла глаза, сонно и длинно сказала что-то про козлов, повернулась на бок и снова заснула.
Я отвоевал еще сантиметр одеяла, пригрелся и снова стал засыпать.
— Ну, Люся! — завопил мужик уже сорвавшимся голосом.
Беда подскочила, сорвала с меня одеяло, закуталась в него, и стала рвать на себя балконную дверь. Она сражалась с ней долго, шпингалет был тугой, а я не спешил ей на помощь — меня о ней никто не просил. Наконец, она открыла дверь и вывалилась босиком на заснеженный балкон. Морозный воздух хлынул в квартиру, Рон, задышал, потянул носом, но к балкону не пошел.
— Люся! — почти плакал мужик.
— Эй, горластый! — крикнула с балкона Беда как капитан с капитанского мостика. — Я Люся!
— Люся! — взмолился мужик. — Позови Тему!
Беда тихонько ругнулась и шагнула в квартиру.
— Тема, это тебя! — сообщила она мне.
Я вздохнул, оделся, и пошел на балкон.
— Ну? — спросил я щуплого мужичка, стоявшего внизу, на заснеженной дорожке. — Я Тема!
Было темно — только тусклые фонари, догорающие костры, свет редких окон и хилый месяц, а так было очень темно. Но даже в темноте было видно — мужик сник, потерялся, расстроился, махнул рукой отчаянно и безнадежно. Все, нет надежды, ничего не поможет, жизнь прахом — и Люся не та, и Тема не тот! Он развернулся и пошел от дома прочь, сгорбившись, втянув голову в плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14