На ночь я закрывал ворота, значит, он перелез через ограждение. Чего он хотел? Почему тут свалился и стонет? Сломал ногу или вдрободан пьян? Черт меня дернул спортом заниматься в три часа ночи!
— Эй! — я потряс за плечи крупного мужика, лежавшего лицом в снегу. — Ты здесь как оказался?
Мужик замычал, задавив слова стоном. Я перевернул его на спину и чуть не заорал, как дама при виде таракана. Лица у мужика не было. Вместо лица было месиво из кожи, крови и прочей органики. В лунном свете зрелище это проняло даже меня. Одет он был в телогрейку, ватные штаны и кирзовые сапоги, каких уже днем с огнем давно не сыщешь. Алкоголем от него не пахло.
Нужно было что-то делать, раз уж я залез в эти кусты. Вариантов было не много — вызвать «скорую», вызвать милицию. Мужика, наверняка, жестоко избили, и он, спасаясь бегством, перемахнул через высокий школьный забор, в надежде, что в сарае есть какой-нибудь сторож, и этот сторож ему поможет. Он просто не добежал, бедолага. Мужик опять застонал, громко, протяжно, будто пел пьяную, горестную песню.
Черт меня дернул спортом заниматься в три часа ночи! Лучше бы я курил.
Я взвалил мужика на плечо. Он оказался габаритами с меня: здоровый, широкоплечий и очень тяжелый. Кто умудрился измочалить такого бугая? Пьяным он не был, это точно. Теперь придется тащить его в свой сарай, укладывать на лежак, открывать школу, идти в учительскую, чтобы по телефону вызвать «скорую», а потом квохтать над его здоровьем до приезда врачей. И объяснять, где я его нашел. И рассказать, что по ночам совершаю пробежки. И помогать водиле укладывать его на носилки, тащить в машину, запихивать в салон. И слушать благодарность за помощь, или раздражительные реплики про ночную работу и чертовых алкоголиков. Черт меня дернул не спать и ворочаться, искать кофе и не найти, смотреть на луну и оригинально бороться с бессонницей!
Тяжелый он был, как конь. Я дотащил его до сарая, здорово запыхавшись. Матрас, одеяло и белье я сбросил на пол, положив мужика на голые доски. Я снял ключи от школы с тайного крючка за пианино и обреченно пошел выполнять свой гражданский долг — звонить в службы, у которых никогда не бывает ни перерывов, ни выходных.
— Слышь, парень, — отчетливо вдруг сказал мужик, — не ходи никуда, не надо.
Я замер. В его голосе мне послышалась угроза, поэтому, когда я повернулся к нему, я ожидал в руке у него увидеть «ствол». Мне ведь и в голову не пришло обыскать его: разве могут быть плохими намерения у человека, лицо у которого похоже на фарш?
Я оглянулся, мужик лежал, как лежал, он только пытался разодрать окровавленные, заплывшие веки и даже изобразить разбитыми губами улыбку.
— Слышь, парень, не надо медицины. Ты мне водочки плесни, если есть. Лучше нет анестезии. Я не синяк, пью только когда больно.
Водочки у меня не было. Но в самодельном шкафу над столом стояла мензурка со спиртом, которую я взял в кабинете химии, чтобы прежде чем склеить развалившийся ботинок, обезжирить его подошву. Не знаю, почему я послушно достал мензурку и протянул ее мужику.
Я протянул ему мензурку, забыв предупредить, что это спирт и нужно бы разбавить. Он вылил содержимое в свою окровавленную пасть, проглотил, и, кажется, потерял сознание, или умер, потому что перестал дышать и замер, уронив руку с мензуркой на грудь. Открыты или закрыты у него глаза, в этом кровавом месиве было непонятно.
Я испугался здорово — труп на моем лежаке, в моем сарае, с моей мензуркой в руке. Я только что выпутался из одной истории, обрел спокойствие, уверенность, свое настоящее имя, и вдруг опять такая… «замута», как выражается Беда. Я дал задний ход, спиной открыв дверь, впуская холодный воздух в сарай. Я решил: на этот раз никакой самодеятельности, иду в учительскую, звоню ментам, пусть осматривают, пусть допрашивают, пусть фиксируют. Я готов через все это пройти, потому что абсолютно ни в чем не виноват. Я уже вышел на улицу и хотел закрыть дверь, но труп вдруг задышал и внятно сказал:
— Не надо ментов, брат. Я отлежусь и уйду. Дай, оклемаюсь маленько.
Я закрыл дверь, но не снаружи, а изнутри, взял мужика за руку и нащупал пульс — он был частый, поверхностный, готовый прерваться в любую секунду.
— Ты можешь не дотянуть до утра, — сказал я, усмехнувшись, хотя весело мне не было.
— Эх, — тоже усмехнулся мужик, дернув размолоченной физиономией, — мне бы зубы вставить, да жениться за три дня до смерти!
Я вдруг понял, что он еще долго протянет, и медицина тут не при чем. Я это понял, успокоился, расслабился, и решил — к черту ментов, не хочу, чтобы они осматривали, допрашивали, фиксировали. Я ощутил, что физкультура помогла, я дико хочу спать, время четыре утра, а мне в семь нужно открыть школу, чтобы технички успели помыть классы до начала занятий.
— Не беспокойся, брат, я оклемаюсь немного и уйду. Я дотяну до утра, не волнуйся. — Он опять затих, перестал дышать, но я устал беспокоиться, устроился на полу, на матрасе, и, едва коснувшись подушки, заснул, как убитый.
* * *
Утром я проснулся от того, что кто-то тряс меня за ногу.
Я улыбнулся, раскинул руки, чтобы поймать Беду, скрутить, и не дать ей чинить безобразия.
— Что, батарейка в шокере сдохла? Теперь палкой по пяткам? — блаженно спросил я и открыл глаза.
Надо мной нависала рожа, страшнее которой я не видел ни в одном ужастике. Вместо глаз красно-синие отеки, на щеке рваная рана, разбухшие губы, беззубая улыбка. Я не удержался и позорно заорал, как старуха, услышавшая шорох за дверью.
— Да ух ты господи, да не ори же ты так, брат! Это я, Женька Возлюбленный, ты меня ночью от смерти спас!
Я протер глаза, потряс головой, как собака, и все вспомнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14