Болтушка творила настоящие чудеса: она была питательной и легко усваивалась, и дети предпочитали ее супу. Софрония боялась даже поднять вышитую салфетку, чтобы посмотреть, много ли яиц разбилось.
«Все, с нынешнего дня начинаю носить с собой нож! — думала Софрония. Только теперь, когда все было кончено, она в полной мере осознала, что случилось, и пришла в настоящую ярость. — Большой зазубренный нож, которым папа режет мясо!»
Два часа спустя она подошла к дому священника. Задняя дверь была не заперта, и Софрония вошла без стука. Мэри она нашла на кухне: подруга Софронии сидела за столом в рабочем фартуке и разбирала продукты, принесенные прихожанами для бедняков.
— Сегодня пожертвований меньше обычного, — заметила она, вставая навстречу подруге. — Весна — самое трудное время для фермера, и… господи боже, Софи, что с тобой стряслось? У тебя все платье забрызгано грязью!
— Нежданный подарок от Робинсона Пархема и его лошади, — мрачно ответила Софрония, и глаза ее сверкнули гневом. — Он подкараулил меня посреди Воинского леса. И не смотри на меня так, Мэри, я еще легко отделалась. Он мог опрокинуть меня в лужу — тогда погибли бы не только яйца, но и печенье.
— Может быть, печенью не повредило бы немного воды, — заметила Мэри. — У миссис Мак-Кендлиш оно получается тверже гранита.
Она подняла глаза на подругу и вдруг рассмеялась.
— Прости, милая Софи, но видела бы ты себя сейчас! У тебя совершенно убийственное выражение лица. Не хотела бы я оказаться на месте Пархема при вашей следующей встрече!
— Убийственное, говоришь? — Софрония сняла плащ и с угрюмым видом повесила его на спинку кресла. — Так вот, — проговорила она сквозь зубы, — когда мы с ним снова встретимся, у меня с собой будет нож. И бить я буду не в сердце — туда трудно попасть, мешают ребра. Нет, я ударю его прямо в брюхо! Папа рассказывал мне, что удар в живот смертелен, и к тому же человек умирает долго и в страшных муках.
— Господи, Софрония, — воскликнула Мэри, — как ты можешь так говорить?
— Он назвал меня «цыганской дешевкой»! — процедила Софрония. — И, может быть, не так уж ошибался, — добавила она, помолчав. — Видишь, я первым делом подумала о ноже и убийстве. Должно быть, сказывается цыганская кровь.
Вместо ответа Мэри налила подруге чаю.
— Ты, Софи, меня в дрожь вгоняешь! — заметила она. — Выпей-ка лучше чаю и успокойся. И объясни толком, чего хотел от тебя Пархем? Он что, таким способом пытался за тобой… гм… поухаживать?
— Да нет, едва ли, — ответила Софи, помешивая чай. — Скорее напугать. Привести меня в ужас. Ему нравится, когда его боятся.
— Но как он посмел! — воскликнула Мэри. — Ты же не какая-нибудь фабричная девчонка — ты дочь доктора, образованного и уважаемого в округе человека!
— И наполовину цыганка, — горько усмехнулась Софи, — а значит, для Робинсона ничем не отличаюсь от простых девушек, что надрываются у него на шахтах.
Мэри удивленно уставилась на подругу.
— Как? На шахтах Уэстермира работают женщины? Не могу поверить!
— Об этом редко говорят вслух, — ответила Софрония, — но это правда. И женщины, и дети, не старше Джонни Кобба. Чаще всего они откатывают вагонетки с углем.
— Какой ужас! — всплеснула руками Мэри. — Работа на шахте тяжела и для взрослого, а для ребенка просто убийственна!
— Шахты убивают и детей, и взрослых, — мрачно ответила Софрония, — не веришь — спроси моего отца. Откуда, ты думаешь, у него такая большая практика? А если вспомнить еще о несчастных случаях…
Мэри вздрогнула:
— Я знаю, как опасна работа под землей — ведь я всю жизнь прожила рядом с шахтой. Но, Софи, женщины и дети!.. Я слыхала, в некоторых глубоких галереях так жарко, что шахтеры раздеваются догола — иначе там не выдержать и пяти минут. Как может этот Пархем…
— Еще как может! — угрюмо ответила девушка.
— Невероятно! — воскликнула Мэри. — Софи, мы должны положить этому конец! Это же незаконно! Почему они не жалуются, почему не подают в суд?
Софи положила руку ей на плечо.
— Подадут в суд — потеряют работу. Мэри, эти люди готовы терпеть все, что угодно; ведь для них речь идет о спасении от голодной смерти. Перед ними выбор: работать или умереть с голоду.
— Но неужели они не понимают, что только вредят себе этой рабской покорностью? — горячо возразила Мэри. — Софи, если они сами не могут себя защитить, это сделаем мы! Мы подадим в суд на управляющего и на директора рудника!
— Ничего не выйдет, Мэри, — ответила Софрония. — В Англии нет законов против женского и детского труда. Никто не может запретить управляющему нанимать на работу детей, коль скоро они сами этого хотят. Ни король, ни парламент не видят ничего дурного в том, что самые слабые члены общества надрываются, возя вагонетки, или от рассвета до заката стоят у станков. Давай-ка лучше я порежу хлеб до прихода Пенелопы, — переменила она тему.
Мэри молчала, прикусив губу. Она понимала, что Софрония права, но не только это вгоняло ее в уныние. Все три девушки чувствовали, что уважение к ним в городке тает с каждым днем.
До сих пор соседи отзывались о них примерно так: «Хорошие девочки, хоть и малость с придурью. Начитались всяких книжек и решили бедным помогать — что ж тут такого? Дело полезное. Никакого вреда от них нет, и ладно». Но после поездки Мэри в Лондон все изменилось.
Теперь, когда Мэри ходила по домам и собирала пожертвования, никто уже не приглашал ее зайти на чашку чаю. И давали ей гораздо меньше, чем прежде. Даже на Пенни и Софи односельчане смотрели ненамного приветливей. По деревне ходили самые невероятные слухи о лондонских приключениях Мэри; иные из них были столь отвратительны, что Пенелопа и Софрония не решались пересказывать их подруге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76