Послушайте: то, о чем вы просите, невозможно; стало быть и не просите больше; не было примера, чтобы комендант по просьбе арестанта являлся к нему в камеру; поэтому ведите себя смирно, вам разрешат гулять, а на прогулке, может статься, вы как-нибудь встретите коменданта. Тогда и обратитесь к нему, и если ему угодно будет ответить вам, так это уж его дело.
— А сколько мне придется ждать этой встречи?
— Кто знает? — сказал тюремщик. — Месяц, три месяца, полгода, может быть год.
— Это слишком долго, — прервал Дантес, — я хочу видеть его сейчас же!
— Не упорствуйте в одном невыполнимом желании или через две недели вы сойдете с ума.
— Ты думаешь? — сказал Дантес.
— Да, сойдете с ума; сумасшествие всегда так начинается. У нас уже есть такой случай; здесь до вас жил аббат, который беспрестанно предлагал коменданту миллион за свое освобождение и на этом сошел с ума.
— А давно он здесь не живет?
— Два года.
— Его выпустили на свободу?
— Нет, посадили в карцер.
— Послушай, — сказал Дантес, — я не аббат и не сумасшедший; может быть, я и сойду с ума, но пока, к сожалению, я в полном рассудке; я предложу тебе другое.
— Что же?
— Я не стану предлагать тебе миллиона, потому что у меня его нет, но предложу тебе сто экю, если ты согласишься, когда поедешь в Марсель, заглянуть в Каталаны и передать письмо девушке, которую зовут Мерседес… даже не письмо, а только две строчки.
— Если я передам эти две строчки и меня поймают, я потеряю место, на котором получаю тысячу ливров в год, не считая дохода и стола; вы видите, я был бы дураком, если бы вздумал рисковать тысячей ливров, чтобы получить триста.
— Хорошо! — сказал Дантес. — Так слушай и запомни хорошенько: если ты не отнесешь записки Мерседес или по крайней мере не дашь ей знать, что я здесь, то когда-нибудь я подкараулю тебя за дверью и, когда ты войдешь, размозжу тебе голову табуретом!
— Ага, угрозы! — закричал тюремщик, отступая на шаг и приготовляясь к защите. — Положительно у вас голова не в порядке; аббат начал, как вы, и через три дня вы будете буйствовать, как он; хорошо, что в замке Иф есть карцеры.
Дантес поднял табурет и повертел им над головой.
— Ладно, ладно, — сказал тюремщик, — если уж вы непременно хотите, я уведомлю коменданта.
— Давно бы так, — отвечал Дантес, ставя табурет на пол и садясь на него, с опущенной головой и блуждающим взглядом, словно он действительно начинал сходить с ума.
Тюремщик вышел и через несколько минут вернулся с четырьмя солдатами и капралом.
— По приказу коменданта, — сказал он, — переведите арестанта этажом ниже.
— В темную, значит, — сказал капрал.
— В темную; сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
Четверо солдат схватили Дантеса, который впал в какое-то забытье и последовал за ними без всякого сопротивления.
Они спустились вниз на пятнадцать ступеней; отворилась дверь темной камеры, в которую он вошел, бормоча:
— Он прав, сумасшедших надо сажать с сумасшедшими.
Дверь затворилась, и Дантес пошел вперед, вытянув руки, пока не дошел до стены; тогда он сел в угол и долго не двигался с места, между тем как глаза его, привыкнув мало-помалу к темноте, начали различать предметы.
Тюремщик не ошибся: Дантес был на волосок от безумия.

Глава 9
ВЕЧЕР ДНЯ ОБРУЧЕНИЯ

Вильфор, как мы уже сказали, отправился опять на улицу Гран-Кур и, войдя в дом г-жи де Сен-Меран, застал гостей уже не в столовой, а в гостиной, за чашками кофе. Рене ждала его с нетерпением, которое разделяли и прочие гости. Поэтому его встретили радостными восклицаниями.
— Ну, головорез, оплот государства, роялистский Брут! — крикнул один из гостей. — Что случилось? Говорите!
— Уж не готовится ли новый Террор? — спросил другой.
— Уж не вылез ли из своего логова корсиканский людоед? — спросил третий.
— Маркиза, — сказал Вильфор, подходя к своей будущей теще, — простите меня, но я принужден просить у вас разрешения удалиться… Маркиз, разрешите сказать вам два слова наедине?
— Значит, это и вправду серьезное дело? — сказала маркиза, заметив нахмуренное лицо Вильфора.
— Очень серьезное, и я должен на несколько дней покинуть вас. Вы можете по этому судить, — прибавил Вильфор, обращаясь к Рене, — насколько это важно.
— Вы уезжаете? — вскричала Рене, не умея скрыть своего огорчения.
— Увы! — отвечал Вильфор. — Это необходимо.
— А куда? — спросила маркиза.
— Это — судебная тайна. Однако, если у кого-нибудь есть поручения в Париж, то один мой приятель едет туда сегодня, и он охотно примет их на себя.
Все переглянулись.
— Вы хотели поговорить со мною? — спросил маркиз.
— Да, если позволите, пройдемте к вам в кабинет.
Маркиз взял Вильфора под руку, и они вместе вышли.
— Что случилось? — сказал маркиз, входя в кабинет. — Говорите.
— Нечто весьма важное, требующее моего немедленного отъезда в Париж.
Теперь, маркиз, простите мне нескромный и бестактный вопрос: у вас есть государственные облигации?
— В них все мое состояние; на шестьсот или семьсот тысяч франков.
— Так продайте, маркиз, продайте, или вы разорены.
— Как я могу продать их отсюда?
— У вас есть маклер в Париже?
— Есть.
— Дайте мне письмо к нему: пусть продает, не теряя ни минуты, ни секунды; может быть, даже я приеду слишком поздно.
— Черт возьми! — сказал маркиз. — Не будем терять времени!
Он сел к столу и написал своему агенту распоряжение о продаже всех облигаций по любой цене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68