— Наконец-то! — сказал Арамис. — Ну как, все готово?
— Да, сударь, сию минуту. Ведь не скоро подашь все эти…
— Потому что вы воображаете, будто на вас все еще церковный балахон, и вы только и делаете, что читаете требник. Но предупреждаю вас, что если, перетирая церковные принадлежности в своих часовнях, вы разучитесь чистить мою шпагу, я сложу костер из всех ваших икон в поджарю вас на нем.
Возмущенный Базен перекрестился бутылкой. Д'Артаньян, пораженный тоном и манерами аббата д'Эрбле, столь непохожими на тон и манеры мушкетера Арамиса, глядел на своего друга во все глаза.
Базен живо накрыл стол камчатной скатертью и расставил на нем столько хорошо зажаренных ароматных и соблазнительных кушаний, что д'Артаньян остолбенел от удивления.
— Но вы, наверное, ждали кого-нибудь? — спросил он.
— Гм! — ответил Арамис. — Я всегда готов принять гостя; да к тому же я знал, что вы меня ищете.
— От кого?
— Да от самого Базена, который принял вас за дьявола и прибежал предупредить меня об опасности, грозящей моей душе в случае, если я опять попаду в дурное общество мушкетерского офицера.
— О, сударь! — умоляюще промолвил Базен, сложив руки.
— Пожалуйста, без лицемерия. Вы знаете, я этого не люблю. Откройте-ка лучше окно да спустите хлеб, цыпленка и бутылку вина своему другу Планше: он уже целый час из сил выбивается, хлопая в ладоши под окном.
Действительно, Планше, задав лошадям овса и соломы, вернулся под окно и уже три раза повторил условный сигнал.
Базен повиновался и, привязав к концу веревки три названных предмета, спустил их Планше. Последний, но требуя большего, тотчас ушел к себе под навес.
— Теперь давайте ужинать, — сказал Арамис.
Друзья сели за стол, и Арамис принялся резать ветчину, цыплят и куропаток с мастерством настоящего гастронома.
— Черт возьми, как вы едите! — сказал д'Артаньян.
— Да, неплохо. А на постные дни у меня есть разрешение из Рима, которое выхлопотал мне по слабости моего здоровья господин коадъютор. К тому же я взял к себе бывшего повара господина Лафолона, знаете, старого друга кардинала, того знаменитого обжоры, который вместо молитвы говорил после обеда: «Господи, помоги мне хорошо переварить то, чем я так славно угостился».
— И все же это не помешало ему умереть от расстройства желудка, — заметил, смеясь, д'Артаньян.
— Что делать? — сказал Арамис с покорностью. — От судьбы не уйдешь.
— Простите, дорогой мой, но можно вам задать один вопрос?
— Ну, разумеется, задавайте: вы ведь знаете, между нами нет тайн.
— Вы разбогатели?
— О, боже мой, нисколько. Я имею в год двенадцать тысяч ливров, да еще маленькое пособие в тысячу экю, которое мне выхлопотал принц Конде.
— Чем же вы зарабатываете эти двенадцать тысяч, — спросил д'Артаньян, — своими стихами?
— Нет, я бросил поэзию; так только, иногда сочиняю какие-нибудь застольные песни, любовные сонеты или невинные эпиграммы. Я пишу проповеди, мой милый!
— Как, проповеди?
— Замечательные проповеди, уверяю вас. По крайней мере, по отзывам других.
— И вы сами их произносите?
— Нет, я их продаю.
— Кому?
— Тем из моих собратьев, которые мечтают сделаться великими ораторами.
— Вот как! А вас самого разве никогда не прельщала слава?
— Разумеется, прельщала, но моя натура одержала верх. Когда я на кафедре и на меня смотрит хорошенькая женщина, то я начинаю на нее смотреть; она улыбается, я улыбаюсь тоже. Тогда я сбиваюсь с толку и несу чепуху; вместо того чтобы говорить об адских муках, я говорю о райском блаженстве. Да вот, к примеру, со мной так и случилось в церкви святого Людовика в Маре… Какой-то дворянин рассмеялся мне прямо в лицо. Я прервал свою проповедь и заявил ему, что он дурак. Прихожане отправились за камнями, а я тем временем так настроил собрание, что камни полетели в дворянина. Правда, наутро он явился ко мне, воображая, что имеет дело с обыкновенным аббатом.
— И какие же последствия имел этот визит? — спросил д'Артаньян, хватаясь за бока от хохота.
— Последствием было то, что мы назначили на другой день встречу на Королевской площади. Да ведь вы сами знаете, как было дело, черт возьми!
— Уж не против ли этого невежи выступал я вашим секундантом? — спросил д'Артаньян.
— Именно. Вы видели, как я его отделал.
— И он умер?
— Решительно не знаю. Но на всякий случай я дал ему отпущение грехов — in articulo mortis. Перед самой кончиной (лат.).

Достаточно убить тело, а душу губить не следует.
Базен сделал жест отчаяния, показавший, что он, может быть, и одобряет такую мораль, но отнюдь не одобряет тон, каким она высказана.
— Базен, любезнейший, вы не замечаете, что я вижу вас в зеркале! А ведь я вам запретил раз навсегда всякие выражения одобрения или порицания. Будьте добры, принесите-ка нам испанского вина и отправляйтесь в свою комнату. К тому же мой друг д'Артаньян желает сказать мне кое-что по секрету. Не правда ли, д'Артаньян?
Д'Артаньян утвердительно кивнул головой, и Базен, подав испанское вино, удалился.
Оставшись одни, друзья некоторое время молчали. Арамис, казалось, предавался приятному пищеварению, а Д'Артаньян готовился приступить к своей речи. Оба украдкой поглядывали друг на друга.
Арамис первый прервал молчание.

XI
ДВА ХИТРЕЦА

— О чем вы думаете, д'Артаньян, и чему улыбаетесь?
— Я думаю, — сказал д'Артаньян, — что, когда выбыли мушкетером, вы всегда смахивали на аббата, а теперь, став аббатом, вы сильно смахиваете на мушкетера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43