Д'Артаньян остановился в позе почтительной, но полной достоинства, как подобает человеку из общества, привыкшему часто встречаться с вельможами.
Кардинал устремил на него взгляд, скорее острый, нежели глубокий, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил:
— Вы господин д'Артаньян?
— Так точно, монсеньер, — ответил офицер.
Кардинал еще раз посмотрел на умную голову, на лицо, чрезвычайную подвижность которого обуздали годы и опытность. Д'Артаньян выдержал испытание: на него смотрели некогда глаза поострее тех, что подвергали его исследованию сейчас.
— Вы поедете со мной, сударь, — сказал кардинал, — или, вернее, я поеду с вами.
— Я к вашим услугам, монсеньер, — ответил д'Артаньян.
— Я хотел бы лично осмотреть посты у Пале-Рояля. Как вы думаете, это опасно?
— Опасно, монсеньер? — удивился д'Артаньян. — Почему же?
— Говорят, народ совсем взбунтовался.
— Мундир королевских мушкетеров пользуется большим уважением, монсеньер, и, в случае надобности, я с тремя товарищами берусь разогнать сотню этих бездельников.
— Но вы знаете, что случилось с Коменжем?
— Господин Коменж — гвардеец, а не мушкетер, — ответил д'Артаньян.
— Вы хотите сказать, — заметил кардинал, улыбаясь, — что мушкетеры лучшие солдаты, чем гвардейцы?
— Каждый гордится своим мундиром, монсеньер.
— Только не я, — рассмеялся Мазарини. — Вы видите, я променял его на ваш.
— Черт побери! — воскликнул д'Артаньян. — Вы это говорите из скромности, монсеньер! Что до меня, то, будь у меня мундир вашего преосвященства, я удовольствовался бы им и позаботился бы о том, чтобы никогда не надевать другого.
— Да, только для сегодняшней прогулки он, пожалуй, не очень надежен.
Бернуин, шляпу!
Слуга подал форменную шляпу с широкими полями. Кардинал надел ее, лихо заломив набок, и обернулся к д'Артаньяну:
— У вас в конюшне есть оседланные лошади?
— Есть, монсеньер.
— Так едем.
— Сколько человек прикажете взять с собою, монсеньер?
— Вы сказали, что вчетвером справитесь с сотней бездельников; так как мы можем встретить их две сотни, возьмите восьмерых.
— Как прикажете.
— Идите, я следую за вами. Или пег, постойте, лучше пройдем здесь.
Бернуин, посвети нам.
Слуга взял свечу, а кардинал взял со стола маленький вырезной ключ, и, выйдя по потайной лестнице, они через минуту очутились во дворе Пале-Рояля.

II
НОЧНОЙ ДОЗОР

Десять минут спустя маленький отряд выехал на улицу Добрых Ребят, обогнув театр, построенный кардиналом Ришелье для первого представления «Мирам»;* теперь здесь, по воле кардинала Мазарини, предпочитавшего литературе музыку, шли первые во Франции оперные спектакли.
Все в городе свидетельствовало о народном волнении. Многочисленные толпы двигались по улицам, и, вопреки тому, что говорил д'Артаньян, люди останавливались и смотрели на солдат дерзко и с угрозой. По всему видно было, что у горожан обычное добродушие сменилось более воинственным настроением. Время от времени со стороны рынка доносился гул голосов. На улице Сен-Дени стреляли из ружей, и по временам где-то внезапно и неизвестно для чего, единственно по прихоти толпы, начинали бить в колокол.
Д'Артаньян ехал с беззаботностью человека, для которого такие пустяки ничего не значат. Если толпа загораживала дорогу, он направлял на нее своего коня, даже не крикнув «берегись!»; и, как бы понимая, с каким человеком она имеет дело, толпа расступалась и давала всадникам дорогу.
Кардинал завидовал этому спокойствию; и хотя оно объяснялось, по его мнению, только привычкой к опасностям, он чувствовал к офицеру, под начальством которого вдруг очутился, то невольное уважение, в котором благоразумие не может отказать беспечной смелости.
Когда они приблизились к посту у заставы Сержантов, их окликнул часовой:
— Кто идет?
Д'Артаньян отозвался и, спросив у кардинала пароль, подъехал к караулу. Пароль был: Людовик и Рокруа.
После обмена условными словами д'Артаньян спросил, не лейтенант ли Коменж командует караулом.
Часовой указал ему на офицера, который стоя разговаривал с каким-то всадником, положив руку на шею лошади. Это был тот, кого искал д'Артаньян.
— Господин де Коменж здесь, — сказал д'Артаньян, вернувшись к кардиналу.
Мазарини подъехал к нему, между тем как д'Артаньян из скромности остался в стороне; по манере, с какой оба офицера, пеший и конный, сняли свои шляпы, он видел, что они узнали кардинала.
— Браво, Гито, — сказал кардинал всаднику, — я вижу, что, несмотря на свои шестьдесят четыре года, вы по-прежнему бдительны и преданны. Что вы говорили этому молодому человеку?
— Монсеньер, — отвечал Гито, — я говорил ему, что мы переживаем странные времена и что сегодняшний день очень напоминает дни Лиги,* о которой я столько наслышался в молодости. Знаете, сегодня на улицах Сен-Дени и Сен-Мартен речь шла не более не менее, как о баррикадах!
— И что же ответил вам Коменж, мой дорогой Гито?
— Монсеньер, — сказал Коменж, — я ответил, что для Лиги им кое-чего недостает, и немалого, — а именно герцога Гиза; да такие вещи и не повторяются.
— Это верно, но зато они готовят Фронду, Фронда, la fronde — праща (франц.).

как они выражаются, — заметил Гито.
— Что такое Фронда? — спросил Мазарини.
— Они так называют свою партию, монсеньер.
— Откуда это название?
— Кажется, несколько дней тому назад советник Башомон сказал в парламенте, что все мятежники похожи на парижских школьников, которые сидят по канавам с пращей и швыряют камнями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43