Фрэнк поднял голову и улыбнулся:
– Значит, ты заметил, что она хорошенькая?
– А я и не утверждал, что она некрасивая, – ответил он.
– Как сказать, как сказать…
Подтолкнув остриженного барана к загону, Фрэнк распрямил спину, подошел к сортировочному столу и начал разбирать шерсть, сортируя ее.
– Значит, ты полагаешь, что если у нее будет одежда, она все же пойдет на пикник? – спросил Ник сердито.
– Может быть, – пожал плечами Фрэнк. – А может быть, и нет. Все равно, пока нет одежды, нечего об этом и говорить. Может, попросить Дору Джонсон одолжить ей какие-нибудь тряпки?
– К черту! Моя жена не станет носить одежду с чужого плеча. Мой отец – граф, запомни!
– А, я забыл! Примите мои извинения, ваше высочество. Они опять работали до глубокой ночи. Руки Ника кровоточили, но он не соглашался сделать перерыв.
– Черт возьми, хорошая шерсть, Фрэнк. Мы заработаем на ней кучу долларов и уже в следующем году сможем нанять нам в помощь шесть-семь человек.
– Это было бы здорово, – последовал ответ. – Надеюсь, я доживу до этого.
Достав из кармана часы. Ник охнул. Почти полночь.
– Иди спать, – велел он. – Я закончу сам.
– Если не возражаешь, я так и поступлю. – Фрэнк встал с табуретки, потянулся. – Будешь спать со мной на конюшне? – спросил он уже стоя в дверях.
– Наверное, лягу на диван, в доме.
Ну тогда приятного сна! – дверь сарая закрылась за уставшим Фрэнком.
Ник опять склонился над столом и посмотрел на собаку, Бетси клубком свернулась у его ног, но, почувствовав внимание, тут же вскочила.
– Думаешь, она легла? – спросил Ник собаку. – Надеюсь, мы пробыли в этом вонючем сарае достаточно долго и она уже уснула.
С гримасой боли Ник выпрямился, задул лампу и вышел из сарая, заперев его за собой. На кухне было светло, но это ничего не значило, ибо свет оставляли специально, чтобы освещать дорожку к дому. Помедлив на крыльце, Ник снял сапоги, отставил их в сторону и переступил порог в носках. Странный запах ударил ему в нос. За кухонным столом, уткнувшись лицом в изгиб локтя сидела Саммер, плечи ее дрожали. Рядом стояли две сковородки, доверху наполненные чем-то, напоминающим черную пемзу и пахнущим как баранья требуха.
Девушка приподняла голову и лампа осветила ее заплаканные глаза, полные отчаяния.
– Ну, – сказала она, – давайте, скажите!
– Сказать, что?
– Что я опять испортила еду. Этот проклятый хлеб невозможно сделать! Я несколько часов пекла его – и вот!
Странная черная субстанция на сковородках оказалась всего лишь неудавшимся, подгоревшим хлебом.
Вытирая слезы тыльной стороной ладони, девушка посмотрела прямо в глаза Нику.
– Я старалась, Сейбр, я хотела быть хорошей. Я думала, мы с вами одинокие люди и постараемся объединить наши судьбы. Нет! Я ошиблась, вы не хотите идти вместе, а я была упряма, что не могла этого понять. Совершенно очевидно, что даже бы этот чертов хлеб мне удался, вы все равно не сочли бы меня подходящей для себя парой. Знайте, вы так сильно упоены ненавистью к самому себе, что уже не способны любить кого бы то ни было!
Она сделала глубокий вздох, и слезы снова потекли по ее щекам. Неудавшийся хлеб полетел к ногам Сейбра.
Надеюсь, в следующий раз Клара угостит вас хорошим хлебом! – крикнула она и выскочила из комнаты.
Ник продолжал стоять у двери. Его тело слегка вздрагивало от холодного ночного воздух. Снова и снова он переводил взгляд с двери в спальню на хлеб у своих ног. Наконец он поднял хлеб, положил его на стол и двинулся в комнату, стараясь не реагировать на приглушенные рыдания Саммер. «Успокой ее, Сейбр, ты, бессердечный ублюдок. Скажи ей что-нибудь доброе, утешь. Трус! Ты даже этого боишься? Слабак! Ты знаешь, что, стоит тебе дотронуться до нее, и ты уже не сможешь остановиться. Ты растаешь, пути назад не будет».
Ник вернулся в гостиную и сел на диванчик.
«Ты еще ни к кому не относился с добротой и пониманием. Ты даже не уверен, получится ли у тебя это, если ты захочешь…»
Он подошел к окну. Наконец-то всхлипывания Саммер стали реже.
Спустя несколько минут в доме воцарилась тишина. Только тогда Ник решился снова взглянуть на нее. Девушка лежала на кровати, свернувшись калачиком. Лунный свет играл на ее мокрых, заплаканных щеках.
Прислонившись в дверному косяку, он закрыл глаза. Знакомое чувство ответственности охватило его, но это была не та ответственность, которую он чувствовал по отношению к своим овцам, к собаке или даже к Фрэнку. Нет, более всего на свете ему хотелось высушить ее слезки и успокоить ее сердечную боль. Он мечтал снова увидеть яркую, непосредственную улыбку, с которой впервые объявилась здесь его жена. Ник с ужасом понял, что прошло уже очень много времени с тех пор, как она улыбалась так в последний раз.
Ник отправился в свой кабинет, сел в кресло у стола и открыл выдвижной ящик. Порывшись немного в бумагах, он вытащил откуда-то маленькую деревянную коробочку с выжженной на крышке буквой «С». На стол посыпалось ее содержимое – несколько монет, несколько банкнот. Денег оказалось до обидного мало. Их едва хватало, чтобы купить еды на неделю. Помощи ждать было неоткуда…
Вдруг его взгляд упал на рубиновую заколку, воткнутую в уголок коробки. Он взял сверкающий камешек в руки, осмотрел его, вспомнил, что отец подарил ему это украшение на его девятый день рождения. Это был первый и единственный случай, когда отец, благородный граф Честерфильд как-то проявил любовь к своему младшему сыну.
Держа рубин в пальцах, Ник долго смотрел сквозь него на пламя лампы, затем положил камешек в карман рубашки, засунул деньги обратно в коробку и убрал ее в стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88