А потом уже не было ничего, кроме ритмичных, сначала медленных, затем все ускоряющихся движений его тела и сильного аромата дикого чабреца, которым заросла поляна.
Потом, молча, они купались в пруду, а выйдя из него, все тан же молча, держась за руки, бродили по лесу, голые и босые, не думая о том, что кто-то может увидеть их. Часто они останавливались, чтобы осыпать друг друга ласками и поцелуями, но так и не произносили ни слова.
Дневной свет уже угас, превратившись в сумерки, когда они наконец вернулись на свою поляну. Блюдо с цыпленком было перевернуто, а нетронутая клубника облеплена осами.
Аннабел так и не удалось досмотреть „Фигаро" до конца.
Глава 23
Суббота, 7 сентября 1968 года
Клер стояла в дверях своего дома, и еще теплое солнце ласкало ее загорелые руки. Побеги посаженной ею вьющейся розы обрамляли весь дверной проем зеленой аркой, усыпанной кремовыми цветами: сорт этот назывался „Новая заря", и название очень подходило к нему. Вокруг сада поднималась живая изгородь из кустов розы эглантерии, а перед ней цвел душистый табак, который перемежался с нежными цветами гипсофилы и шапками бледно-розовых гортензий.
Клер смотрела на выложенную „елочкой" кирпичную садовую дорожку, на которой вот-вот должны были появиться гости. По бокам дорожки росли душистые травы: мята, за ней розмарин, чабрец и эстрагон (к сожалению, заметно отстававший от других). Далее шли овощные грядки – аккуратные, как на выставке, на которых всеми оттенками зеленого цвета играли кочанная и цветная капуста, салат-латук, лук и морковная ботва.
Лето едва успело перейти в раннюю осень, и этот сентябрьский день был полон такого золотистого сияния, что Клер уже подумывала о том, что день рождения Дэвида они будут праздновать в саду. Однако приготовленные яства так живописно выглядели на кухне – точно предстояло отмечать не день рождения, а праздник урожая. Клер украсила бледно-розовые стены ветками бузины и боярышника с ягодами, горевшими алым румянцем, а кое-где развесила усыпанные черными ягодами веточки ежевики. Она напекла небольшие плоские булочки, придав им форму снопиков пшеницы, и, перед тем как посадить их в печь, щедро смазала желтком, так что теперь они аппетитно блестели. А гвоздем программы должны стать открытые тарталетки с начинкой из абрикосов, каштанов, слив, малины, персиков, груш и блестящих черных вишен.
Клер решила, что в саду, под яблонями, она подаст перед ленчем напитки – домашний лимонад и вино из цветов бузины. В этот момент она услышала, что Дэвид спускается по лесенке – его ботинки гулко стучали о деревянные ступени, – и обернулась. Он был так хорош в новой кремовой шелковой рубашке, которую она подарила ему утром.
Подойдя, Дэвид тихо проговорил:
– Прости меня. Мне нужно уйти. Прямо сейчас.
– Но как ты можешь уйти?! Гости вот-вот придут, а ведь почти все они – именно твои друзья!
– Они знают меня. Они поймут. Прости. Я пошел.
Когда на него накатывало такое настроение, он замыкался в себе и говорил с Клер едва ли не как с чужой: вежливо, но отстраненно.
Рассеянность и витание в облаках были обычным состоянием Дэвида, что делало его человеком малонадежным и непредсказуемым: работа или другие занятия зачастую поглощали его до такой степени, что он забывал о времени, о том, что нужно перекусить, лечь спать, и, лишь подняв голову от чертежа или книги, замечал, что на улице уже светает, внезапно понимал, что зверски голоден, и спохватывался, что так и не позвонил Клер.
Однако дело обстояло совсем иначе, когда он впадал в очередную депрессию. Тогда он становился мрачным, нетерпеливым, срывался с места, метался по кухне или, распахнув входную дверь, выбегал из дома, и Клер, припав к окну, видела, как он торопливо шагает на длинных ногах по дорожке к воротам, которые иногда он даже просто перепрыгивал, стремясь как можно скорее оказаться подальше от нее, – так, во всяком случае, думала она с горечью.
Если она пыталась удержать его, он раздражался, а оставаясь, часами неподвижно сидел в кресле у намина – молча, покорно, словно в прострации. Затем в какой-то момент резко поднимался и уходил из дому, тан и не произнеся ни слова.
Когда Дэвид находился в таком состоянии, бесполезно было уговаривать его заняться чем-либо, поскольку в тот момент все на свете казалось ему бесполезным: он не мог ни читать, ни слушать любимую музыку, ни даже есть. Единственное, чего он хотел, – это чтобы все оставили его в покое.
В такие минуты у Клер просто опускались руки. Ведь ей тан недавно и с таким трудом удалось заново поверить в себя – благодаря все большему удовлетворению успехами своего дела, но также и от любви и поддержки Дэвида, – а тут ей начинало казаться, что все опять рушится.
Она никогда не просила у Дэвида объяснений по поводу этих странных перемен его настроения, но тут, услышав, что он собирается уйти в свой собственный день рождения, когда она стоит на пороге в ожидании гостей, она вскрикнула:
– На этот раз ты должен объяснить мне! В чем я виновата?
– Я уже говорил тебе, Клер, ты здесь ни при чем. Пожалуйста, позволь мне уйти. Сейчас я не могу ничего объяснять.
По лестнице зашлепали шаги Джоша. Вскоре появился и он сам, облаченный в новые джинсы. Увидев лицо матери, он перевел взгляд на Дэвида и настороженно спросил:
– Сто слуцилось?
– Да ничего, Джош, – торопливо ответила Клер. – Мы просто разговариваем.
Удовлетворенный, Джош затопал в сад: он собирался забраться на свою любимую яблоню. Следом за ним пулей вылетел Дэвид.
Друзья Клер удивились и огорчились, узнав, что у Дэвида внезапно разыгралась мигрень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109