Но двадцать человек… Она не знала, сумеет ли вынудить себя смотреть на казнь двадцати человек… вне зависимости от тяжести совершенных ими преступлений.
— Это совсем немного. В прошлом году мы прикончили почти сотню — в основном четвертованием и разрыванием на части. Наш народ был бы разочарован, если б мы не приготовили для сегодняшнего дня нечто особенное. Ты сказала о добрых предзнаменованиях… — Калмет задумчиво покрутил головой. — Едва ли нам еще раз удастся нечто подобное. А после вчерашней бойни в квартале Бламок… но ты не могла узнать о ней…
Он не закончил свою мысль. Внизу на площади дюжина конных стражников в синих с золотом мундирах Доктиираков отъехали от своего места у основания башни; их черные жеребцы выплясывали под рев труб. Вместо седел коней покрывала какая-то блестящая черная упряжь, скорее пригодная для того, чтобы запрягать в нее плуги грешников в аду. С каждой стороны двойной линии всадников маршировали копейщики, двумя каре по пять человек в ряду. Люди на площади завопили еще громче.
Кейт подумала, не изобразить ли заклинание для обморока, — дело несложное; тогда она сумеет уклониться от лицезрения мерзкого спектакля. Однако такой поступок привлечет к ней внимание — притом абсолютно излишнее, а Кейт успела за всю свою жизнь зазубрить наизусть одно правило: никогда не привлекай к себе внимания. Придется взять себя в руки, чтобы стать свидетельницей жертвоприношений. Изображать, что она такая же, как и все собравшиеся наверху башни, напоминая себе: время это нужно Семье, дабы изобрести план отражения козней Доктиираков.
Вдоль улицы пронесся внезапный порыв ветра, поднявший в воздух листья и мусор. Кони поднялись на дыбы, попятились. Неожиданное движение повергло на землю нескольких копейщиков, послышались вопли. Донесенный до башни порывом ветра знакомый, вселяющий ужас запах коснулся ее ноздрей. Кейт окаменела.
— И кого вы приносите в жертву? — спросила она негромко, хотя на деле уже знала все — не словами, чутьем… самою кровью.
Калмет ухмыльнулся.
— Не стану портить сюрприз… Тебя ждет великолепное зрелище.
Ничего великолепного тут не было — сплошная мерзость, худшего Кейт и ожидать не могла.
Стражники Доктиираков восстановили порядок в своих рядах и уже дожидались приближения клеток. Разговоры на башне утихли; представители обеих Семей разместились вдоль балюстрады, чтобы видеть происходящее. Исключение составлял лишь дядя Дугхалл, вдруг появившийся возле ее левого плеча.
Кейт с надеждой глянула на него.
— Нам надо уходить.
Он покачал головой.
— Я решил посмотреть развлекательную программу вместе со своей любимой племянницей.
Слова эти были произнесены с улыбкой, однако она почувствовала в них — а быть может, и учуяла — предупреждение. Она вынуждена была улыбнуться в ответ.
— Ты знаешь, что я всегда рада твоему обществу.
Кейт глянула на Калмета и с удивлением обнаружила, что тот отходит от нее. На какой-то миг они с дядей вдруг оказались в отдалении от всех присутствующих на башне, достаточном для конфиденциального разговора.
Повернувшись, Дугхалл посмотрел вниз на толпу, на лица, столь же поглощенные разворачивающимся спектаклем, как и наблюдавшие сверху члены Семей. Голосом, столь тихим, что даже она со своим чрезвычайно тонким слухом едва слышала (голосом, много более слов говорившим, насколько близок ее секрет к раскрытию), он пробормотал:
— Я слышал от старшего Доктиирака, что здесь будет. Пока я еще не вполне разобрался в том, что именно мне известно о тебе, Кейт, но уже кое-что подозреваю. Уйти нельзя ни по какой причине: следят за каждым нашим движением. Ты готова пройти это испытание?
Следуя примеру дяди, она сделала вид, что внимательно смотрит на троих принцев, из общества которых ей вчера едва удалось вырвать Типпу; копейщики привязывали их за руки и за ноги к лошадям с помощью приспособленной для этого дела упряжи.
— Всю свою жизнь я стараюсь сохранять личину, — ответила она. — Я сделаю все, что должна.
Заглушая восторженные крики толпы, над площадью загуляли вопли и мольбы о пощаде, вырывавшиеся из глоток троих мужчин. Верховный парнисса взошел на помост, и по данному им знаку толпа умолкла.
— Параглез! — закричал он; голос его наполнил площадь и взмыл к верхушке башни. — В нынешний, истинно первый день года Моего Славного Жирненького Поросенка Абрамакнара я спрашиваю тебя: что скажешь ты этим людям?
Глубоко вдохнув, параглез завопил, обращаясь к толпе:
— Скажу так. За козни против Семей Иберы, злоумышление, желание причинить вред членам Семей и нарушение священного договора с богами, покровительствующими правлению Семей, я объявляю виновными этих во всем признавшихся людей Гиру-налле, называющих себя принцами, чьи имена: Ерстисто Призрак-на-Дороге, Латабан Дома не-частый и Миираклф Три-Мелодии-ждущий — и приговариваю их к смерти.
Парнисса возопил в ответ:
— Не объявишь ли ты им прощение или милость?
Кейт подумала, что, если бы здесь могла существовать надежда на прощение или милость, несчастных не привязали бы уже к лошадям… Впрочем, толпа, ждавшая своего зрелища, явно не была тронута обращением к милосердию. Немедленно раздались вопли:
— Никакой пощады! Никакой!
Параглез поднял руки, и толпа притихла.
— Пощады не будет! — подтвердил он.
Одобрительный рев толпы заглушил приказ, пославший в противоположные стороны все двенадцать лошадей.
Стиснув зубы так, что заныли мускулы на лице, Кейт с кажущимся бесстрастием наблюдала за тем, как разорвали на части всех троих принцев.
Ощутив ладонь на своем запястье, она поглядела на дядю и увидела в его глазах отражение собственного гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120