И дали ему стол, чтобы мог писать свои стихи.
- Свои Cantos, - сказала Джойс. - Он потратил сорок лет на поэму, которую не поднимет, пожалуй, ни один человек в мире.
- "В камере смертников месяц прожив, возненавидишь все клетки", продекламировал Гарри. - Ты что, и этого не понимаешь?
- В кои-то веки он написал нечто осмысленное, - ответила Джойс.
- Он был гением, - сказал Гарри.
- Расистом он был, - парировала Джойс. - И отъявленным антисемитом. Он считал, что Гитлер прав насчет евреев, говорил, что именно они начали войну. И называл Рузвельта "президент Розенфельд".
- Но потом он сказал, что все это было большой ошибкой, такие взгляды и такие выступления, - пожал плечами Гарри.
- Кроме того, он сказал потом, что и Cantos - абракадабра, полная глупость, - заявила Джойс. - Не забывай, Гарри, что я читала книги, которые ты подсовывал.
- В это время он был уже стариком, - возразил Гарри, без большой убежденности в голосе.
Интересно, подумал Рэйлен, и часто они вот так спорят - Гарри защищает своего кумира, а Джойс стирает его в порошок. Наступила тишина.
- А ты говорил с ним - тогда, в этом лагере? - спросил Рэйлен.
- Один раз, - кивнул Гарри. - Я спросил, как его дела, а он ответил, что наблюдает, как осы строят дом с четырьмя комнатами. Следующий раз я увидел его через месяц, уже в лазарете. Он сидел за столом и печатал на машинке. Мне говорили, что он писал письма для неграмотных заключенных. Они любили его, называли "Дядюшка Эз". Как бы там ни было, он что-то печатал, и я опять спросил его, как дела. Это я, двадцатилетний мальчишка, разговаривал с Эзрой Паундом. Он взглянул на меня, не прекращая печатать, и сказал:
"В своем драконьем мире муравей - кентавр. Смири тщеславие..." "Что?" - спросил я, но он уже смотрел на лист, вставленный в машинку. "Муравей кентавр..." Я запомнил эту строчку, а через три года нашел ее в его книге "Пизанские Cantos", восемьдесят первый номер.
- Так ты что, видишь в этой строчке какой-нибудь смысл? - спросила Джойс.
Вот так и хочет его донять, думал Рэйлен. А если это и не должно иметь какого-либо смысла? Во всяком случае, Гарри ни в каком смысле не нуждается.
- Этот человек был гением, - повторил Гарри.
- Ты говоришь так, доверяя мнению других, повторяешь чужие слова.
- Да, а почему бы и нет?
- Гений, у которого не все дома.
- Пусть так, - согласился Гарри. - Но ведь это его и спасло, верно? Надо совсем свихнуться, сказали его друзья, чтобы загнать себя в такое идиотское положение.
Джойс взглянула на Рэйлена:
- А ты знаешь, что было с ним потом?
Рэйлен покачал головой. Он знал это имя, Эзра Паунд, и больше, пожалуй, ничего. После приснопамятной поездки в Атланту он попытался было почитать что-нибудь из стихов Паунда, но быстро бросил это занятие, придя к решению, что слишком туп для такой литературы. И очень обрадовался, узнав, что эти стихи непонятны, пожалуй, вообще никому.
- Его объявили психически ненормальным, - сказала Джойс, - и послали не в тюрьму за измену родине, а в больницу Святой Елизаветы, которая в Вашингтоне.
- Двенадцать лет в дурдоме Святой Елизаветы, - отозвался Гарри. Хорошенькое обращение со старым любимцем американской интеллигенции, особенно той ее части, которая обосновалась в Европе. Так, кажется, назвали это в "Тайм". Кстати, такая же шляпа, - повернулся он к Рэйлену, - которую ты с головы не снимаешь, была на Эзре. В одной книге есть фотография. Снимали в шестидесятом году, я тебе сейчас покажу. Сходи в библиотеку, обратился он к Джойс. - Посмотри рядом с большим креслом, единственным приличным креслом на весь этот дом. Там две биографии и книга стихов "Избранные Cantos".
Динклага20, где ты
С "Фон", а может, без?
Ты сказала, зубы на черных лицах
Солдат напомнили охоту на кабана.
Я думала, что первую твою охоту, но
Черные заключенные милы с детьми и необыкновенно,
К тому же как там его имя, того, который
Провел ночь в воздухе, запутавшись в причальных тросах.
Одинокая скала для чайки,
Которая и без того способна сесть на воду!
А разве индуисты
Не вожделеют к пустоте?
- Читать дальше или хватит?
Джойс прикрыла книгу, заложив пальцем страницу.
- Ты хочешь сказать, что ничего не понимаешь? - Лицо Гарри хранило серьезное, непроницаемое выражение. - Это великолепное чтение, к нему бы еще вино и сыр.
- Иногда начинаешь вроде и понимать что-то, - сказала Джойс, - но потом смысл снова ускользает. И мне пришлось найти сперва кусок, который по-английски, - повернулась она к Рэйлену. - А то ведь там и по-итальянски, и по-гречески, а время от времени он вставляет и китайские загогулины.
- Когда Эзру Паунда посадили в клетку, - объяснил Гарри, - он прихватил с собой китайский словарь и Конфуция. Ты покажи Рэйлену фотографии - обезьянью клетку, Дороти, Ольгу Рудге. В этой книге, что побольше, есть снимок Эзры Паунда в такой же шляпе, что и у Рэйлена, это Рим, шестидесятый год. Когда Эзру выпустили из заведения Святой Елизаветы, он сразу же вернулся сюда, просто не терпелось ему - потому я и помню точно дату. Вернулся, ты только послушай это, с Дороти и еще одной своей подружкой, Марселлой, на сорок лет моложе его. Он считал, что любит ее, а потому должен на ней жениться, разведясь предварительно с Дороти. Ну а в результате Дороти снюхалась с Ольгой, которая так и жила в Италии, и они на пару заставили-таки Марселлу уехать. Ну а вскоре у него началась депрессия, он разочаровался во всей своей работе, почти перестал есть и разговаривать. У Дороти опустились руки, она бросила безуспешные попытки что-то для него делать, и тогда Эзра переехал сюда, к Ольге. Здесь я и увидел его снова, продолжал Гарри. - В шестьдесят седьмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74