Я была пьяна и до того, но тут наглядеться не могла на его прекрасное лиуо. Прекрасное не какой-то казуистической красотой, которая живет на страницах модных журналов, а как-то по другому. Прекрасное, как лицо человека, кому предназначено быть прекрасным именно для меня. Он смотрел на меня так, словно не видел меня много долгих тысяч лет. Словно мне по ошибке отдали в пользовании то, без чего он не может жить, что по справедливости принадлежит ему. Он не давал мне права голоса, но мне оно и не было нужно. Я молчала, потому что тоже была поглощена им. Была в практически бессознательном состоянии от счастья.
– Удивительно! – шепотом сказала я, осознав, что счастлива бесконечно.
– Что именно? – ласково усмехнулся Борис и растрепал мне волосы.
– Такое со мной впервые в жизни. Не думала, что такое возможно! – с удивлением сказала я.
– Что возможно? – смутился он. Мой трудный принц.
– Быть только женщиной и больше никем.
– Ты для меня – все, – тихонько бросил он. Я замерла. Я не стала спрашивать, что он имеет в виду. Потому что и без пояснений мое сердце трепетало, а кровь заструилась по венам с небывалой скоростью. Я как могла показала, что и ОН для меня ВСЕ! А потом он уснул. Его обычно напряженное и сосредоточенное выражение лица сменила расслабленная полудетская улыбка, которая, хочется верить, вызвана мной, присутствием меня рядом. Я сидела около него на диване, боясь пошевелиться и спугнуть этот блаженный сон, это редкое выражение счастья на его лице. Пусть даже оно вызвано какими-нибудь особенно вкусными ананасами, которые он вкушает во сне под подходящими пальмами. Нет, лучше думать, что ему снюсь я.
– Чего ты не спишь? – пробурчал он, едва разлепив один глаз. – Уже утро?
– Нет-нет, – испуганно шепнула я. – Глубокая ночь. Спи.
– Только с тобой, – сонно промямлил он и прижал меня к себе. Я легла рядом. Его руки были сильнее, чем я думала и помнила, его стремление слить нас в единое целое создавало мне определенное неудобство телесного, физического порядка. Плечи затекли буквально через пять минут, телу хотелось перевернуться, переложить голову на мягкую подушку, но я замерла и не шевелилась, наслаждаясь и этим неудобством, при котором его безмятежное лицо было близко-близко, и столь удивительной для моей жизни невозможностью двигаться и располагаться по своему усмотрению. Без преувеличения могу сказать, что была в тот момент согласна заработать паралич, только бы это не кончалось. За двадцать семь лет моей одинокой жизни я накушалась комфортного ночного сна. На спящего Бориса я могла бы смотреть бесконечно. А острый страх потери, после всех тех потерь, которые я уже пережила, придавал моему спокойствию некое философское наполнение. Я мечтала, что смогу смотреть на Бориса вечно, хотя и знала, что вечно не длится ничего. Хотя бы потому, что рано или поздно всегда наступает рассвет.
Глава 4.
Из огня да в полымя
Очевидное часто выглядит невероятно, в очевидное иногда бывает очень трудно поверить. В то, что удав может целиком проглотить какую-нибудь там косулю, верится с трудом, потому что внешний вид удава не позволяет предположить, что косуля в него влезет. Однако лезет. И неплохо лезет. Но не верится. Зато прекрасно верится в полтергейст, привидения и телепатию. Хоть никто их и не видел, и вообще это понятия сложно доказуемые. Вера – дело сугубо добровольное. Если, к примеру, для дядьки, оставшегося без работы в спящем сном праведника НИИ самым главным злом будут демократы, то для кооператора, набившего карман на приватизации городских туалетов, демократы будут братья навек. Интересно было бы послушать, что бы они сказали друг другу. Очевидно, что самим демократам наплевать и на того, и на другого. Они их и в глаза не видели и думают, скорее всего, только о себе. Но второй верит, что они только и делают, что пекутся о его будущем, а первый прикидывает, где бы раздобыть дробовик. Вопросы веры одни из самых сложных в мире, потому что непонятно, как одного заставить поверить в одно, а другого в другое. Или как выбить неоправданную веру из чьей-нибудь бедовой головы. Это я уже о себе. Я до сих пор имею ряд дурацкий убеждений, за которые страдаю почти как революционеры. Нет, меня, конечно, никто не тащит на расстрел, где бы мне пришлось героически сверлить глазами своих палачей. Я не стою в окровавленной белой рубахе, последний раз взглядывая на белоснежные облака. Но все-таки что-то общее в этом есть. Надо мной часто смеются. А это тоже тяжело.
– Ты шутишь? – смеялся Ларик, когда я пыталась ему объяснить, что на свете действительно есть Дед Мороз.
– Он просто не ко всем приходит. А к таким гадким мальчишкам, как ты, он не завернет ни за какие коврижки.
– Я точно знаю, что всем моим друзьям подарки дарили родители. Что ж он – ни к кому не приходит? – аргументировал Ларик.
– А это нормально. Где бы Деду Морозу взять время на всех? Правильно, что этим занимаются родители, – важно защищалась я.
– А где ж он тогда?
– Он приходит, только если без него никак не обойтись. Когда кровь из носу надо сделать что-то волшебное, – объясняла я. Я и сейчас в это верю, в какой-то степени. Ну, не в то, что придет кто-то с белой бородой и красным носом и все починит. И подарит замок с лебедями. Но в то, что если очень сильно чего-то хотеть, до дрожи, до обморока, то кто-то обязательно поможет. Но главное условие в таком деле – желание должно быть правильным, добрым. Потому что если до дрожи хотеть расстрелять демократов из дробовика – то Дед Мороз тут не причем. Я же до дрожи хотела остаться с Борисом. Не знаю, было ли это желание правильным и способствующим мировой гармонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79