!
Катрин вовсе не была так уж уверена, что ее детство действительно прошло беззаботно. Кроме тех напряженных отношений между взрослыми, которые ей приходилось терпеть, была еще и «Малая вязальня», которая уже в школьные годы отнимала у Катрин едва ли не каждую свободную минуту. Но она не собиралась напоминать об этом матери, все равно никакого результата не будет.
– Пока это только идея.
– Этого Клаазена?
– Да, – признала Катрин после короткого колебания. – С какой стати этому типу пришло в голову вклиниваться между мною и тобой?
– А он ничего такого не делал. Он лишь рассуждал об этом, когда я сказала ему, почему не могу уехать из Гильдена!
Даниэла подхватила наподобие эха:
– Не хочу уезжать из Гильдена-а-а!
Катрин показалось, что дочь повторяет это уже в сотый раз.
– Тебе и не придется уезжать, дорогая, – сказала она почти механически.
– В любом случае, я считаю совершенно недопустимым, что ты позволяешь чужому человеку вмешиваться в твою личную жизнь, – горячилась Хельга Гросманн.
– Ну, не такой уж он чужой.
– Что-что?
– Ты же знаешь, что сегодня я встречалась с ним не в первый раз.
– Но в первый раз по личным делам.
– Это как посмотреть. Он со мною встретился, чтобы предложить мне новое служебное положение.
– А ты не нашла ничего лучшего, чем посвятить его в свои личные дела.
– Должна же я была объяснить ему причину моего отказа.
– Вовсе не обязательно. Хватило бы и простого «нет».
Катрин отбросила назад иссиня-черную гриву своих волос.
– У меня другое мнение. – Она перенесла уставленный посудой поднос в кухню, поставила на стол и начала заворачивать остатки колбасы и укладывать их в холодильник.
Даниэла последовала за ней и упрятала хлеб в глиняный горшок.
– Значит, ты не поедешь в Гамбург?
– Никогда и не собиралась.
– Но ведь ты сказала…
– Я просто рассказывала вам, чего хочет от меня Клаазен. Если бы я могла предвидеть, какой театр вы устроите по этому поводу, то попридержала бы язык. Впредь так и буду делать.
Катрин пустила в мойку горячую воду и бросила дочери сухое полотенце.
– И что же ты собираешься от нас скрывать?
– Этого я еще и сама не знаю.
– Значит, ты хочешь иметь от нас секреты?
– В этом можешь не сомневаться.
– Мама, нет, ну, пожалуйста, не надо.
– Ну, что ты выдумываешь? Пока что у меня еще никаких секретов нет.
– Ведь когда я получаю плохую отметку, то все равно обязана ее вам показать, даже если заранее знаю, что вы будете меня ругать.
– Не помню, чтобы я хоть раз бранилась из-за школьной оценки.
– Верно, траурных флагов ты не вывешиваешь. Но ведь это тебя расстраивает. – Даниэла усердно полировала полотенцем тарелки и ставила их горкой одну на другую.
– И все же ты поступаешь правильно, показывая нам оценки. Иногда тройка – не случайность, а признак систематической неуспеваемости по тому или иному предмету – знаю, знаю, что с тобой такого не случалось, но ведь это все же не исключено. Чем старше, тем все труднее учиться в школе. Возможно, тебе скоро потребуется помощь, поэтому мы должны быть в курсе дела.
– Это я сознаю.
– Браво, дорогая моя.
– Но и ты всегда должна нам все рассказывать.
– А вот и нет. Если бы я действительно хотела переехать в Гамбург, то должна была бы вам об этом сказать. Это ясно. Но поскольку я этого делать не собиралась, то было бы разумнее ни о чем не говорить.
Даниэла встала на цыпочки, расставляя тарелки и чашки в буфете.
– Ну, тогда очень хотелось бы знать, что думает об этом бабуля.
– Ты что же, собираешься все это ей подать, так сказать, с пылу с жару?
Даниэла повернулась к матери.
– А что, разве это уже секрет?
Катрин поняла, что может вот-вот попасть в двусмысленное положение.
– Ну, что же, – решила она, – если хочешь, то расскажи бабушке. Но прошу тебя, не при мне. Я не хочу никаких новых выговоров.
Однако Хельга Гросманн только засмеялась, выслушав рассказ Даниэлы.
– Это не причина для беспокойства, дорогая. Твоя мама просто не может что-то утаить. Это ей никогда не удавалось.
Приближалось Рождество, и в маленькой семье наступил мир. Больше не было произнесено ни слова о Клаазене и его предложении. Даже когда пришел чек из Гамбурга, Хельга Гросманн воздержалась от каких-либо замечаний. Жан-Поль Квирин давал о себе знать только пестрыми иллюстрированными открытками, и все члены семьи, словно сговорившись, делали вид, что его вообще не существует. Создавалось впечатление, что они живут в каком-то изолированном мирке.
В лавке дела шли хорошо.
– Разве у нас нет оснований чувствовать себя совершенно счастливыми? – время от времени спрашивала Хельга Гросманн.
Катрин особого счастья не ощущала, сама не понимая почему. Конечно же, ей недоставало Жан-Поля. Но ведь она его не потеряла. Она была уверена, что рано или поздно он снова появится. Уже одному этому можно было радоваться. Она и пыталась радоваться, но ничего не получалось.
Вместо того чтобы быть довольной и наслаждаться гармонией семейной жизни с матерью и дочерью, Катрин часто раздражалась. Ей приходилось очень следить за собой, чтобы не обнаружить своего плохого настроения.
Если Даниэла спрашивала: «Что с тобой, мама?», она отвечала: «Ничего, решительно ничего» или «Просто устала, вот и все». Она даже не хотела признаться домашним, что ее желудок болит так, словно проглотила свинцовую пулю.
По настоянию Хельги Гросманн, Катрин прошлой весной легла на трое суток в городскую клинику и прошла полную диспансеризацию, так сказать, с головы до ног. Она даже подверглась очень неприятному обследованию желудка – пришлось глотать толстую кишку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74