одни из них красны, как кровь, другие желты яркой, лимонной желтизной, третьи — словно железо, нагретое до белого каления; скоро от этого ярчайшего костра останутся одни головешки, мерцающие слабыми искорками, пока и они медленно не угаснут, унося с собой и день, и не успевшую заново разгореться чью-то надежду
— Амортизаторы у тебя никуда, дружище. — Наримантасу необходимо говорить, чтобы не догоняла больница. Что означает отказ Казюкенаса от протеза? Решил отбросить ложь и обманы, которыми до последнего мгновения тешил себя? А может, это признание полного поражения, окончательная капитуляция?
— Так точно, никуда.
— И рессоры.
— Так точно, и рессоры.
Светловолосый парень, ярко выраженный крестьянский тип, и такой язык? Наримантас внимательно оглядывает водителя: нейлоновая рубашка, аккуратный узел галстука, новый спортивного покроя пиджак, только затылок высоко и ровно подстрижен, будто по линейке. Невидимая линейка угадывалась и в прямой широкоплечей стати — сидел за рулем откинувшись. Как только тряхнет посильнее, или громыхнет под колесами, или заурчат внутренности машины, вздрагивает чубчик, падающий на широкий лоб.
— Как же вы больных возите?
— А что? Возим. Приказы не обсуждаются
— Недавно из армии?
— Полгода и две недели! — Парень веселеет, словно хлебнул живительного напитка, твердый взгляд мягчает.
— И как идут дела?
— А ничего. Работаю. — Он снова серьезнеет, вернее, напрягается — такому начисто отмытому лицу трудно туманиться, тем более хмуриться.
Выстрелило, будто лопнула покрышка, потом громыхнуло несколько раз подряд.
— Доездились! — Парень выкатился из машины, его бритый затылок заблестел под капотом.
Что-то терпеливо выгибал, заматывал, в кабину повалил дым. Трудно было поверить, что этот толковый парень, недавно пришедший из армии, собираясь в дальнюю дорогу, не привел автомобиль в порядок, не запасся. необходимыми деталями
— Получил я было новенький... — На минуточку он прекратил рыться в моторе, выпрямился, закурил. — Как по-литовски "трамблер"?
— Не автомобилист я, простите.
— В общем, неважно... Выпросил в автохозяйстве. Там Колька работает, корешок мой, вместе демобилизовались.
— И забыли в гараже?
Я-то? — Взгляд шофера презрительно скользнул по осуждающему нетерпеливому лицу Наримантаса. — Если уж на то пошло... Понадобился трамблер заместителю главврача по хозчасти. Для собственной "Волги".
— И амортизатор ему отдали?
— Никак нет. Директору ресторана одолжил! На Карпаты укатил директор.
— А главврач куда смотрит?
— Приятели с тем и с другим. А нам приказ: хоть сами впрягайтесь, но везите! Запчастей нет, что добудешь, дружки его по блату зацапают... Вот и кукуй на дороге!
Парень снова нырнул под капот, очень долго, ворча и отплевываясь, ковырялся там, когда снова выпрямился, его нейлоновая рубашка была в пятнах.
— Ни шиша! — Обошел "скорую", как заупрямившуюся скотину — Больше не стану терпеть... Девушка была у меня... Олечка! — Его прорвало. — Ну там, где служил, под Барнаулом. Работу хорошую предлагали — помощником совхозного механика, потом, говорят, если справишься, механиком поставим. Так нет, заявился братец Юозапас, самый старший. Мать, дескать,
при смерти... Приезжаю, а мамаша, рукава засучив, пиво варит...
— Выздоровела?
~ И не болела. Это чтобы я не остался, чтобы на Олечке не женился! Я за шапку — и привет, мать — чуть не в обморок, рыдает, слезы в солод капают, а мяса горы наворочены...
— Значит, по случаю встречи?
— Каждый день такая встреча, каждый день столы ломятся! Мясо высший сорт... Брат и дядя, пока я служил, на мясокомбинат устроились. Новый цех у нас в городке открыли, вот все и бросились... На мотоциклах туда, на мотоциклах обратно — и не с пустыми руками Окорока, карбонат, да не по одному килограммчику Кроликов навалом, как дрова... Если ничего получше не ухватят, печенку тащат... Понакупили женам колец да браслетов, только Олечка их не устраивает, больше прокуратуры ее боятся... Ну не гады?!
— Не виделись с ней после возвращения?
— Прилетала — выкурили ее мои благодетели, родня моя, дымарем. Мать топиться бегала — где уж девчонке выдержать? Сразу и вышла замуж в Барнауле, от безнадеги или из мести, сам не знаю. Я не я буду, если здесь останусь! Воруют, жрут, а надо мной посмеиваются: дурачок, за зарплату старается, русак, вишь, по-литовски разучился... Что правда, то правда, на сверхсрочной совсем было язык испортил, но воровать., это уж нет, этого не дождутся!
— Звать-то вас как? — Глубокой изначальной порядочностью лучился парень — как Шаблинскас, которого уже нет в живых, как шептунья Алдона, всех жалеющая, как множество незаметных вездесущих, все видящих и слышащих, однако лишь голосу совести послушных людей.
— Кемейша Йонас Йонович... Но больной-то, доктор, что будет с больным?!
Кемейша бросается на дорогу ловить попутный транспорт, легковая машина ослепляет фарами и, вильнув на обочину, обдает их облаком пыли. Сквозь облако таинственно пробиваются слабые огоньки, потом пыль оседает, пока другие шины не вздымают ее вновь... Наримантас тоже кидается наперерез, машет руками, ему неловко, словно сам он виноват за автомобили, бегущие от человека, как от жупела, виноват за родню Йонаса, не только ужившуюся со злом, но еще и кичащуюся этим, виноват за свою слепоту и глухоту, которыми довольно долгое время гордился
— Рейсовый, доктор!
Большой освещенный и уютный автобус пищит тормозами, Наримантас проталкивается сквозь гурьбу веселых, обсуждающих дорожные приключения молодых людей, кто-то бросает ему яблоко, он не поймал, оно падает, вызывая незлой смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160