— Зомби тоже может играть в баскетбол, — понимающе шмыгнул Никодим.— Во-во.— Спаситель, — повторил Сошников уже четче.Я вернулся домой в начале десятого, как-то странно успокоенный и умиротворенный. Вряд ли Сошников поправится полностью. Возможно даже, что он придет в себя именно настолько, чтобы осознавать бедственность своего положения, и не более. Это будет для него лишь ужаснее. А может, и нет, может, я чересчур мрачно смотрю. Во всяком случае, хоть что-то сместилось к лучшему, хоть на миллиметр — и оттого на душе полегчало. И даже некая символичность тут мерещилась: уж если даже он, вконец одурелый, после буквально нескольких дней не Бог весть какой златообильной, зато искренней человеческой заботы все же перестал бубнить, как заведенный, про красную бандьеру и сдюжил осмысленно сфокусировать взгляд — может, и все мы раньше или позже сможем? Во всяком случае, мертвенная измотанность моя превратилась в здоровую усталость, от которой хочется много есть и долго спать. А для меня уже и это теперь было блистательным достижением.Хорошо, что Никодим меня заставил приехать в больницу.Рассеянно и с некоторой даже ухмылкой мурлыча себе под нос «Бандьеру», я принялся ляпать себе торопливую яичницу. Потом, поразмыслив, достал из холодильника ломтик сала, который приберегал для ситуаций, когда есть надо шустро и сытно, и мелко порезал, чтобы спровадить в сковородку. Говорят, еда — естественный транквилизатор. Вот мы и накатим вместо колес.Когда я поднес ко рту первую ложку жарко и вкусно дымящейся пищи, зазвонил телефон. Я аж ложку выронил, подскочив на стуле; первой мыслью было: Бероев! Взяли?!— Антон, ты дома? — сказал из трубки голос Киры.Замученный голос. Без жизни, без света…— Да, — сказал я.С учетом того, что звонила она не по мобильному, это явно был уже разговор двух сумасшедших.— Ты можешь разговаривать?— Вполне.— С тобой все в порядке?— Конечно. А ты? У тебя голос больной, Кира…— Что ты думаешь с этим делать?— В суд подавать, — сразу поняв, о чем она, наотмашь ответил я. — Знать бы только, какая зараза стукнула. Ждать мне ещё утечек, или это все.— Это все.— Откуда ты знаешь? — оторопел я.Она помолчала.— Антон, это я.— А это я, — ответил я, ещё не понимая.— Это я стукнула. Так получилось. Если ты сможешь со мной общаться теперь, я тебе потом расскажу подробно.Я не стоял, а уже сидел. И сказать «Ё-о-о!» в беседе с женою не мог. Поэтому просто одеревенел.— Антон, — позвала она.— Да, Кира. Я тут, тут.Но я уже был не совсем тут. Не весь. Я уже думал о том, как я сам-то от великой мудрости и доброты сдал её какому-то там Кашинскому; и попробовал бы я объяснить ей, как это произошло.— Не надо рассказывать подробно, — сказал я.— Антон.— Да, Кира.— Знаешь, говорят, если кого-то простишь, то как бы становишься к нему гораздо ближе. Можно даже опять полюбить того, кого простил. Ты не хочешь попробовать меня… простить?Все-таки общими усилиями они довели меня до слез нынче. Отчаянно защипало переносье, и в углы глаз будто пипеткой накапали кислоты.Я проглотил тяжелую, разбухшую пробку в горле и сказал:— А ты меня?— А я тебя уже простила. И, ты знаешь, люди все правильно говорят. Так и получилось. Полюбила.Я молчал и только, будто Никодим, шмыгал носом, стараясь делать это как можно аккуратней и тише.— Знаешь, я вдруг сообразила наконец, что за тебя отвечаю. Даже если мы поссоримся, все равно отвечаю. И рождение Глебки с этим вовсе не покончило… Не только за то, чтоб ты был начищен-выглажен, — она прерывисто вздохнула. — За то, чтобы ты смог сделать то, что хочешь. До меня это прежде как-то не доходило. За судьбу. Победишь ты жизнь или надорвешься. Останешься собой или не сдюжишь. Сохранишь цель или сил не хватит. Вот за все это.— Кира…— Мы хотим к тебе. Хотим быть с тобой, когда эти завтра опять под окна придут. Ты не мог бы за нами заехать? Сейчас вот прямо, если только ты не…— А Глеб не против? — вырвалось у меня.— Он по тебе очень соскучился. Но он же гордый, Антон, очень. Как ты.Я помолчал.— Если не хочешь, так и скажи. Но я все равно за тебя отвечаю.— Хочу. Но дай мне четверть часа…— На размышление, — договорила она за меня.— И сборы.— Хорошо. Мы ждем. Если ты звонишь — значит, не едешь. Если едешь — мы ждем, когда ты войдешь, можешь и не звонить, только приезжай скорее. И как бы ты ни решил — можешь смело подавать в суд, утечек больше не будет, и единственный свидетель откажется от показаний.Она первой положила трубку.Ну и денек…Я вытер глаза и взялся за ложку. Некоторое время подержал её у рта, потом опять отложил и опять потянулся к телефону. Что же я за падла такая, даже родителям не отзвонил, что жив-здоров; они ведь наверняка волнуются.— Привет, — сказал я как ни в чем не бывало, когда па Симагин знакомо и уютно алекнул с той стороны.— О! — обрадованно сказал он.— У вас порядок?— Да. А ты как?— Ну, сам понимаешь… Прессу читаешь, ящик смотришь?— Не отрываемся.— Мама как переносит?— Стойко. Рвется позвать тебя переехать к нам, пока все не уляжется.— Пока не стоит. А у тебя какие соображения?— В детстве мы говорили: кто как обзывается, тот сам так называется.— Мы, представь, говорили так же.— А есть ещё вот какая мудрость: блажен принявший хулу за Господа.— Считай, я приободрился. Приблаженился.Па засмеялся и сказал:— Я на это и рассчитывал.Хорошо с ним все-таки разговаривать. И без котурнов, и без сю-сю. По-товарищески.Товарищ Симагин…— А вот скажи, па. Бог все может простить?— Нет, — серьезно ответил он. Я несколько опешил. Честно говоря, я ждал совершенно иного ответа.— Нет?— Нет. Только то, в чем человек искренне и исчерпывающе покается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111