Брюнет с прической под Робера Оссейна. Лицо у него осунувшееся то ли из-за смерти папаши, то ли из-за того, что он крепко гульнул в Париже.
А может быть, и из-за того и другого.
У него есть право взглянуть на мое удостоверение, поэтому он смотрит на него понимающе и вяло кивает, чтобы дать мне понять, что готов отвечать на мои вопросы.
— Этой ночью вы были в Париже? — спрашиваю я без малейшего скептицизма в голосе.
— Да.
— В какой гостинице?
— “Георг V”.
— Спасибо.
Я охотно порасспросил бы его о подробностях вечера, но я слишком джентльмен, чтобы делать это в присутствии его жены.
— Как мне сказали, вы только что вернулись?
— Действительно.
— Спасибо. Мадам, — начинаю я новую атаку, оборачиваясь к рыжей блондинке. — Вы слышали, когда вернулся ваш отец?
Она отрицательно качает головой.
— Я очень крепко сплю. Сегодня утром меня разбудили лишь крики Августины.
— Сколько у вас ключей от двери, которая ведет в гараж?
— Два.
— У вашего отца был один…
— Оба, господин комиссар.
— Как оба?
Зять объясняет мне:
— Недавние события сделали моего тестя осторожным. Эта дверь в гараж могла бы позволить любому проникнуть без труда в дом. Он ее постоянно держал запертой и никогда не расставался с ключами.
— Этим и объясняется то, что я вынужден был взломать дверь, понимаете? — заканчивает Мартине.
— Понимаю. Пойдем теперь к Августине. Вы нас проводите, господин… э-э…?
— Дюрон, — представляется зять.
Глава 11
О изумление! О ярость! Угадайте, кого я обнаруживаю на кухне? Я не ставлю тысячу франков, это было бы выше официального курса, но ставлю девятьсот восемьдесят! Берю и Морбле.
Они сидят за большим столом и прихлебывают кофе, который им подала Августина. Августина — толстая, тучная, дородная баба с прической, напоминающей приют для путешествующих диких голубей. Она подливает им в кофе солидную дозу алкоголя.
— Что это значит? — возмущенно спрашиваю я.
— Сейчас я тебе объясню, — нечленораздельно бормочет Берю. — Так как утром делать было совершенно нечего, то хороший кофе с капелькой нашатырного спирта был бы кстати. Ну и мадемуазель, которая сама доброта…
Я завладеваю бутылкой, чтобы ее понюхать. Ни мое предчувствие, ни исходящий из ее горлышка запах меня не обманули: это, конечно же, кальвадос!
— Ты называешь это нашатырным спиртом?
— Нет. У нее его не оказалось. Ну и пришлось, как говорится, жрать раков, если нет рыбы, разве не так?
Не желая учинять скандал в присутствии вышепоименованного Дюрона, который меня сопровождает, я откладываю на более позднее время круиз в Сарказмово море.
— Господин Дюрон, — вкрадчиво говорю я, — не могли бы вы рассказать, чем занимались вчера вечером?
О! Как он подпрыгнул, мои рыбки! Ох и не любит же он намеков, этот пребывающий в печали зять.
Таящееся в вопросе подозрение сминает его лицо, словно туалетную бумагу. В мгновение, в одно-единственное мгновение этому красивому парню удается стать таким безобразным, как тридцать шесть обезьяньих задниц, висящих на одной палке.
— Что вы хотите сказать? — мяукает он.
— Ничего, кроме того, что сказал, — отвечаю я спокойно. — Я вас спрашиваю, что вы делали вчера в Париже?
Он сжимает челюсти, словно созданные, чтобы раскалывать орехи.
— Господин комиссар, я не вижу, чем мое времяпрепровождение в Париже может вас заинтересовать?
Ну, это уже переходит всякие границы! Вы прекрасно знаете вашего дорогого Сан-Антонио, цыпочки мои: терпение не относится к моим сильным сторонам.
— То, что вы не видите, не имеет ровно никакого значения, наставительно говорю я ему, — важно, что вижу я.
Раздается рев, издаваемый Морбле.
— Паяльную лампу, в бога мать!.. — вопит экс-унтер-офицер. — Дайте мне паяльную лампу, и я заставлю его сознаться в чем угодно — в прошлом, настоящем и будущем!
Его Величество успокаивает Морбле до краев налитым стаканом кальвадоса.
— Так что, господин Дюрон?
— Дюрон, Дюрон, считай ворон! — напевает Берю, который никогда не упускает случая продемонстрировать обширность своей культуры.
Дюрон растерянно озирается вокруг. Он видит лишь враждебные лица. И самое враждебное среди всех — лицо Августины, которая, похоже, его более чем недолюбливает.
— Должен ли я говорить при прислуге? — поспешно спрашивает он.
Ну и наглец! Мне просто приятно его унизить!
— А вы предпочли бы говорить в присутствии вашей супруги? — невинно спрашиваю я.
— Я ужинал с одной дамой, — признается он.
— В самом деле?
— Да, конечно.
— Как звали даму?
— Люлю.
— Этого маловато, чтобы иметь о ней представление.
— Это все, что я о ней знаю. Я ее встретил под вечер в одном из больших кафе Булонского парка, пригласил ее поужинать.
— Куда?
— К Лассеру.
— А затем?
— Мы отправились в ночной бар “Безумная лошадь”.
— А потом?
— Потом было три часа утра. Думаю, что с этого момента могу считать себя вне подозрения?
— Все-таки расскажите, — настаиваю я.
— Мы отправились в гостиницу недалеко от площади Этуаль. Я вам дам точный адрес.
— Хорошо. Все! Можете идти к жене и успокоить ее.
С недовольным видом он выходит из комнаты и сильно хлопает дверью, чтобы дать мне понять, что он обо мне думает.
— Мне не нравится этот хлыщ, — заявляет Морбле. — Клянусь своей пенсией, что это его рук дело. Зря вы тут разговорчики ведете, теряете время, приятель. А вот с помощью паяльной лампы.., ну, вы бы потратились слегка на бензин, зато сэкономили бы на слюне.
— Эй вы, “гестапо”, помолчите! — громыхаю я.
И тут же перехожу к допросу толстой Августины.
— А вы, заинька? Расскажите, как вы провели вечер?
Служанке мое обращение нравится как устрице морская вода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43