Вот и вложи картинку в нее. Верни на место. Какого черта, спрашивается, ты дарил фотографию Рыжиковой Дитмару Линдеманну? Прозаик, ты сам все запутал. А получилось в итоге очень смешное совпадение. Эта Светлана как две капли воды похожа на Нику, жену Линевича и любовницу Эльфа. Понимаешь? Сходство точнее, чем у тебя с Малиным.
— Милое сравненьице, — проворчал я, — не многовато ли двойников на один квадратный километр?
— Мне тоже кажется, что многовато, а Кедр уверяет, что все нормально.
— Передавай ему привет, — буркнул я уже относительно мирно.
И тут меня поторопили. Оказывается, я задерживал всю очередь на паспортном контроле.
— Проходите, гражданин.
— Oh, excuse me, please!*
И я шагнул вперед столь торопливо, что споткнулся о чью-то сумку и едва не упал.

* * *

Когда мы переступили порог квартиры, где теперь предстояло жить долго и счастливо, я сразу спросил:
— Ну и как тебе, нравится?
— По-моему, здорово, — откликнулась Белка. — Потолки высоченные, роскошная полукруглая стена — ну прямо зала для танцев, вообще воздуха в доме много и света. А холл, ты посмотри, какой холл просторный!
— Это ты мне рассказываешь? Я тут жил, — улыбнулся я. — Или это был не я?
— Это был не ты, — охотно согласилась Белка. — Это был Малин со своей Вербой. — И неожиданно спросила: — А ты больше не будешь мне изменять?
— Не буду, — шепнул я. — Никогда не буду тебе изменять. Я люблю тебя, Бельчонок!
Обнял, прижал к груди, задохнулся от нежности, но уже в следующую секунду внезапно ощутил дискомфорт. Зачем она так прямо спросила? Зачем я так наивно и бессовестно ответил? Ведь это же ложь. По определению. Да, у нас настоящая любовь, проверенная временем, обоюдными изменами, страданиями и даже пережитым ею кошмаром моей мнимой смерти. Но… никогда не говори «никогда». По-английски это звучит эффектнее. Кажется, какой-то из фильмов про Джеймса Бонда так и назывался: «Never say never». Это золотой принцип, его следует исповедовать каждому, даже совсем молодым людям, а уж таким, как мы, опытным бойцам любовного фронта, — и подавно. У меня были строки, посвященные Белке пятнадцать лет назад:

Я не могу любить тебя всегда
Любить всегда возможно только в сказке.
Не удивляйся, если мало ласки
И если вдруг я мрачен — не беда…

Весьма удачное стихотворение. Там еще был эпиграф из «По ком звонит колокол» Хэма, насчет того, что нельзя одновременно любить и стрелять из пулемета. Но, конечно, я лукавил, точнее, намеренно закладывал в первую строчку двусмысленность: нет, не о пулемете и не о пишущей машинке шла речь — просто о реальном взгляде на жизнь. Вот так на заре наших отношений я сумел схватить самую суть будущей долгой и счастливой совместной жизни. Ну и зачем же теперь потянуло на слюнявую романтику? Осталось только выдохнуть горячо о том, что любовь сильнее смерти, подкрепить это оригинальное утверждение строчками пронзительной средневековой лирики, скажем, из Марии Французской или Бернара де Вентадорна и — все…, можно спокойно ехать покупать мебель.
Я удержался от продолжения. От самоиздевки вслух тоже, впрочем, удержался и переключил разговор на другую тему:
— Мне кажется, я вернулся в Москву для того, чтобы снова начать писать. Не по-английски и не о политике. Я хочу сочинять простые хорошие книжки о простых и хороших людях.
— И все равно это будет фантастика, — подколола Белка. — Ты ничего другого не умеешь.
— Ну, если действительно писать о хороших людях, то это и вправду будет фантастика, — улыбнулся я грустно.
— Фу, каким ты стал пессимистом. А у меня просто отличное настроение!
К моменту этого разговора Белка еще ничего не знала о пресловутом дневнике Давида Маревича, а я так сразу подумал: «Маревич был хорошим человеком, да, хорошим, но совсем не простым. Зачем я обманываю себя?» И еще подумал: «А можно ли будущий роман назвать фантастическим?» Но ничего этого я не сказал вслух, не хотелось портить отличное настроение. И просто спросил:
— Ты веришь, что я напишу удачную книгу?
— Конечно, верю, — улыбнулась моя славная Белка. — У тебя все книги удачные, особенно те, которые написаны дома. Ты посмотри, посмотри вокруг как тут здорово! Мне ужасно нравится в этой квартире, в этом районе…
— …в этом городе, в этой стране, на этой планете, в этой Га…
— Перестань, Мишка, скажи лучше, сколько понадобится времени, чтобы перебраться из отеля в наше новое уютное гнездышко?
Я призадумался:
— Недели, думаю, хватит. Ремонт уже сделали. Вопрос только в обстановке и прочих мелочах.
— А знаешь, что меня радует здесь больше всего?
— Вид из окна, — предположил я.
— Почти угадал. Меня радует этот переулок, и уютные дворики, и окрестные бульвары. Здесь чудесное тихое место, почти как у нас, на Бронной. А кстати, почему мы не вернулись туда? Твой Горбовский не мог организовать возврат нашей старой квартиры?
— Горбовский мог все, но так было надо, — пояснил я с нажимом на последнее слово и не удержался от горькой усмешки: — Да уж, тихое место…
Белка словно не услыхала иронии, и я пояснил:
— Первая граната разорвалась в этой квартире весной девяносто второго. А уже более серьезная бомба — в декабре девяносто пятого, за минуту до того, как мы встретились с тобой в бэтээре после четырехмесячной разлуки. Помнишь?
— Помню, — кивнула Белка, хмурясь. — Зачем ты сейчас ворошишь тот давний кошмар? Я же все равно не видела тогда ни дома, ни даже переулка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139