— Мне там не нравится. Воняет, да еще и гады ползучие висят. Я лучше на свежем воздухе отдохну. Мне не впервой под открытым небом ночевать. Батюшка-то гневливый очень. Хоть и отходчивый… Вы мне только покушать чего-нибудь скиньте.— Дай ему поесть, — распорядился я.Старуха поворчала, но всё-таки направилась к столу, сняла с чугунка тряпку, прямо пальцами извлекла жирную жабу — тушенную с овощами, насколько я мог определить по запаху, — плюхнула на деревянную тарелку и, как заправская буфетчица в привокзальном кафе, подала заказ Гавриле.Он отреагировал точно так, как я и ожидал: вначале раздалось радостное «спасибо», а спустя секунду — натужные всхлипы, напоминавшие урчание воды в неисправном унитазе.— Продукт только зря извели, — прокомментировала Заманиха, наблюдавшая за Гаврилой через полуоткрытую дверь. — Он ее, голубушку, в бурелом выкинул вместе с тарелкой. Вот, миленький, — обернулась она ко мне, — среди каких дураков дремучих приходится жить!.. А надысь прилетал ко мне один из ваших… Франциском зовут. Полный чугунок лягушек слопал и еще попросил. Культура — одно слово! Культурным завсегда мое уважение… А вы с чем кушать изволите? С болотной тиной, али вишневым сиропом полить?— Да всё равно. Я в еде неприхотлив.* * *После обеда, на протяжении которого Гаврила, судя по доносившимся снаружи звукам, пытался угомонить желудочные спазмы, я вздремнул. Заманиха убирала со стола. Несмотря на заявленную тягу к культуре, мыть посуду она доверила здоровенному черному коту, который с превеликим удовольствием слизал остатки пищи с тарелок. А чугунок бабка выставила на подоконник, высунула из открытого окна крючковатый нос и немелодично запиликала:— Цып-цып-цып-цып…Уснул я под скрежет слетевшихся на зов черных ворон. * * * …Пылающий в бронзовых чашах пунш приятно согревает изнутри. Пламя потрескивает в камельке.Я протягиваю копыта поближе к огню, отхлебываю из чаши и говорю сидящему рядом Филимону:— Подкинь еще парочку.Филимон, не открывая глаз, согласно кивает, но и не думает шевелиться. Он обмяк в удобном кресле, расположив чашу с пуншем на пузе… До чего здорово отдохнуть после работы!.. Однако огонь в камельке того и гляди погаснет.— Подкинь, говорю, парочку, — повторяю я. — И вон того, жирненького…Филимон зевает, потягивается. Капля пунша падает к ножке кресла, вспыхивает синим огоньком и гаснет. Кряхтя, я поднимаюсь с кресла… и тут же опускаюсь обратно. Устал как собака!.. Расслабился так, что лень даже шаг сделать по направлению к сложенным поленницей грешникам, заранее приготовленным на растопку. Грешники, как известно, в адском пламени горят, но не сгорают; в качестве топлива их можно использовать бесконечно, только периодически менять, чтобы огонь был ровным и не угасал.— Эй! — окликаю я облюбованного жирненького грешника. — Будь другом, залезь сам в камелек.— Ну да, как же! — отвечает он. — Вчера всю ночь в одиночку тлел, вашу братию бесовскую обогревал! Почему снова я?! Поленницу ковырни — там еще не бывших в употреблении до черта!.. Извините за выражение.— Во нахал! — приоткрывая правый глаз, вяло возмущается Филимон. — Ему доверие оказывают, а он нос воротит…Бронзовая чаша на его пузе наклонилась слегка, и капельки пунша синими вспышками капают на каменный пол — туп, туп, туп… Надо бы сказать Филимону, чтобы чашу-то ровнее поставил и не переводил даром ценный продукт! Но веки сами собой смыкаются, в голове мутнеет… Засыпаю, засы… И Филимон умолк… Только огонь в камельке потрескивает… да продолжает ворчать жирный грешник наверху поленницы… да пунш на пол по капельке — туп, туп, туп…* * *Туп-туп-туп…Я открыл глаза, рывком приподнявшись на лавке. Конечно, никакого Филимона… Пламя, правда, потрескивало, разгораясь, но не в камельке, а в печке. Бабка Заманиха, подоткнув подол, гремела чугунками. За открытым окном голубели сумерки.Полдня проспал… Надо же — даже сон видел! И так явственно, будто это вовсе и не сон был, а самая настоящая действительность… Наверное, отпуск пора брать — домой что-то тянет… В ушах умиротворяюще звучало: туп, туп, туп…Я свесил ноги с лавки.Вот удивительно — проснулся, а все равно «туп-туп» слышу!.. Оглянувшись (Заманиха, заметив, что я проснулся, вежливо пожелала мне «доброго здоровьичка»), попытался определить природу странного звука, словно вынесенного мною из пространства сновидения. Подошел к открытому окну и обомлел.Опричник —тот самый, которого я напугал в лесу, — натуральный опричник в черном кафтане и с саблей на боку! — довольно мирно сидел на траве и толок что-то в низкой ступе. «Туп-туп-туп», — стучал медный пестик.Я даже вскрикнул от изумления, но опричник на меня не обратил никакого внимания, размеренно продолжая свою работу.— Принимай, хозяйка! — раздался позади знакомый голос.Я обернулся. В дверном проеме показалась голова Гаврилы. Он втолкнул в избу большую вязанку дров, отряхнул ладони одну о другую и осведомился:— Хватит столько?— Хватит пока, — откликнулась Заманиха. — Еще б водички — совсем хорошо было бы.— Ты, бабка, вконец обнаглела! — вякнул Гаврила. — Я что — нанялся в услужение к тебе? Я — воеводин сын, между прочим! Негоже мне черную работу для ведьмы выполнять!Он заметил меня и облегченно вздохнул:— Проснулся наконец…— Ага, — сказал я. — Аты, надо полагать, не скучал без меня…— Соскучишься тут, — проворчал Гаврила. — То дымоход ей почистить, то дровишек нарубить, то воды наносить…— Дак я ж старая, — прошамкала от печки Заманиха. — Рази ж мне самой по хозяйству справиться? Ведь не для себя — для дорогих гостей стараюся!— Принимать на постой командировочных, — заметил я, — одна из основных обязанностей оператора-консультанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94