ЧАСТЬ 1. СТИХИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ

Что значит сознание-переживание, <бытие-для себя> в от-
личие от содержания предметно-сознаваемого? Это есть, так
сказать, само непосредственное, как бы самодовлеющее внут-
реннее бытие, как оно первичным образом дано себе или изживает
само себя. Тщетно искать каких-либо логических признаков
этого элементарного, первичного бытия: о нем можно только
сказать, что оно есть бытие, и притом не предметное, не пред-
стоящее чужому взору или вообще чьему-либо созерцанию, а
как бы сущее в себе. Термины субъект и объект в их обычном
смысле, как мы знаем, не имеют силы в отношении сознания-
переживания: сказать, что в нем сознающий совпадает с созна-
ваемым, значит, строго говоря, сказать, что в нем нет ни соз-
нающего, ни сознаваемого, а есть лишь непосредственное бытие
самого сознания, как нераздельного первичного единства. Но
это, собственно, все равно, что сказать, что здесь нет и соз-
нания в обычном смысле слова. Но разве мы не условились
считать переживание особым типом сознания, отличным от
самосознания и предметного сознания, т. е. от форм сознания,
характеризуемых присутствием субъекта и объекта, сознающего
и сознаваемого? И разве опыт, вне всяких теорий, не говорит
нам, что в таких состояниях, как приведенные примеры полуд-
ремоты или эмоциональной исступленности, присутствует какое-
то сознание? Оба сомнения разрешаются сразу: и теоретическое
понятие переживания, как типа сознания, и приведенные образ-
цы были лишь приближениями к чистому понятию переживания.
Легко составить предварительное отрицательное понятие соз-
нания, отличного от предметного сознания и самосознания; но
надо еще интуитивно осуществить для себя это понятие, и в са-
мом этом предварительном определении этого еще не сделано.
Точно так же, руководясь уже приведенными примерами еще
более низких и элементарных форм душевной жизни, легко
усмотреть, что в пропедевтически указанных образцах сознания-
переживания мы не имеем чистых примеров переживания, как
такового. Напротив, в этих состояниях мы имеем переживания,
еще сопутствуемые ослабленными, как бы сумеречными лучами
предметного сознания и самосознания, как в этом легко убедиться
из самонаблюдения. Слова о самозабвении, о потере представ-
лений внешнего мира в полуремоте или в состоянии сильнейщего
аффекта, конечно, должны пониматься сит гапо хаНх: мы не
забываем себя и мир, а почти теряем их из виду или имеем
их в каком-то тумане. Это <почти>, этот <туман> суть все же
следы некоторых высших форм сознания; и эти следы могут все
более и более изглаживаться. Допустим теперь, что они совсем
изгладились. Что вообще осталось? Ничто? Нет, осталось все же
само переживание, само внутреннее бытие субъекта. И это есть
то, что мы зовем подсознательной жизнью. Момент <бытия для

ДУША ЧЕЛОВЕКА

ЧАСТЬ 1. СТИХИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ

себя>, характеризующий переживание, отнюдь не должен необ-
ходимо означать сознанности, хотя бы слабой. Он значит здесь
лишь непосредственность, как бы внутренняя самопроникнутость
бытия, в чем и состоит сущность переживания. Количественное
уменьшение или ослабление того момента, который мы зовем
сознанием, приводит к существенному качественному изменению
самого существа душевного явления.

Эти абстрактные соображения полезно опять оживить ссылкой
на конкретный душевный опыт. Исходной точкой для этого мы
берем страх смерти как уничтожения нашего <я>. Чего, собст-
венно, мы боимся, когда содрогаемся перед мыслью о гибели
нашего <я>? Что нам так дорого в нем? Привычные ли наши
представления и чувства - все то, что образует эмпирическое
содержание нашего бытия - или само бытие нашего <я>, как
<гносеологического субъекта>, как <мыслящей субстанции>
и т. п.? Простой умственный эксперимент показывает, что, по
крайней мере, основу этого страха не образует ни то, ни другое
опасение. Нас уже успокоит обещание бессмертия, даже если
после смерти наступит совершенное, радикальное изменение со-
держания нашей душевной жизни, всех наших представлений,
чувств и настроений; нас успокоит существенно даже обещание,
что мы - мы сами, наше <я> - будем жить хотя бы в форме
душевной жизни былинки, если только это будет действительное
сохранение внутреннего бытия и при том нашего. Все-таки мы
не перестанем существовать. Значит, дело - в сохранении на-
шего сознания? Но что это значит - <наше сознание>? Центр
тяжести сознания лежит здесь, очевидно, на слове <наше>, а сов-
сем не на слове сознание. Сохранение нашего существа в соз-
нании потомства или даже во всеобъемлющем и вечном сознании
Бога еще не есть наше личное бессмертие; а если вообразить,
что все содержание нашего сознания, все наши чувства, желания,
представления, наш характер после нашей смерти перейдут
в другое существо, станут достоянием другого <я>, то это не
только нас не успокоит, но еще более устрашит: ибо мало того,
что наше-то собственное <я> при этом все же погибнет, оно
будет лишено своей высшей ценности - значения чего-то единст-
венного и неповторимого. Важнее всего на свете для нас не
данное содержание нашего сознания и не сама сознательность,
как таковая, и не единство того и другого, а бытие - какое бы
то ни было - самого вот этого неповторимого носителя соз-
нания, того, что мы называем <я> и что по самому существу
для каждого из нас есть в единственном числе, как неповторимый
и ни с чем не сравнимый центр всего остального . Этот носитель
или субъект не есть ни то или иное содержание сознания, ни
голая форма <сознания вообще>.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101