Она слегка дернулась, когда он сорвал с нее итипак, и затихла, а он ласкал ее влажные плечи, груди, бедра, дорогуша, она свела его с ума, он мечтал о ней с первого дня, зачем она убежала, глупышка, разве ей самой не хочется? Она время от времени всхлипывала, но уже не сопротивлялась, только упорно сжимала ляжки, глупенькая, дорогуша, зачем ты так, ну обними же меня, и сержант впивался ртом в ее сомкнутые губы, и все его тело содрогалось, приподнимаясь и опускаясь, раскрой губки, злючка, почему ты не хочешь, что я тебе сделаю, раздвинь же ноги, ну вот, я мечтал о тебе с первого дня. Потом он затих, оторвался от ее сжатых губ и, тяжело дыша, повалился на спину. Когда он раскрыл глаза, в полутьме светились два зеленых огонька — она стояла, глядя на него без тени враждебности, с каким-то спокойным удивлением. Сержант встал, опираясь о перила, протянул руку, и она дала ему погладить себя по волосам, по лицу. Что за глупышка, зачем она так артачилась, она просто измучила его, и он властно привлек ее к себе, обнял и поцеловал. Она не противилась, и минуту спустя ее руки робко легли на спину сержанта в слабом, как бы отдохновением объятии. Скажи, дорогуша, ты никогда до этого не знала мужчины? Она слегка откинулась назад, встала на цыпочки и прильнула к уху сержанта: нет, милый, до этого не знала.
— Мы были на реке Апага, и уамбисы напали на след, — сказал Фусия. — И я дал этим собакам обвести себя вокруг пальца. Подлюги говорили — надо нагнать их, они наверняка несут каучук, идут сдать то, что собрали в этом году. Я послушал их, и мы пошли по следам, но этим собакам хотелось не каучука, а драки.
— Известное дело — уамбисы, — сказал Акилино. — Ты уж должен был их знать, Фусия. Так вы и встретились с шапрами?
— Да, у Пусаги, — сказал Фусия. — У них не было ни мячика каучука, и, прежде чем мы высадились, они убили одного из уамбисов. Остальные рассвирепели, и мы не смогли их остановить. Ты не представляешь себе, что было, Акилино.
— Прекрасно представляю, они устроили жуткую резню, — сказал Акилино. — Уамбисы самые мстительные из язычников. Многих они убили?
— Нет, почти все шапры успели убежать в лес, -сказал Фусия. — Мы захватили только двух женщин. Одной отрезали голову, а другую ты знаешь. Но мне было нелегко привезти ее на остров. Пришлось вытащить револьвер — они и ее хотели убить. Вот так и началась история с шапрой, старик.
Приехали два уамбиса? Лалита побежала в поселок вместе с Акилино, цеплявшимся за ее юбку. Женщины плакали и вопили: одного убили в Пусаге, хозяйка, шапры убили отравленной стрелой. А где хозяин и остальные? С ними ничего не случилось, приедут попозже, потому что плывут медленно — везут много добра, которое захватили в агварунском селении на Апаге. Лалита не вернулась в хижину, осталась у лупун и долго смотрела на озеро, на горловину протоки, где должны были показаться лодки. Но потом ей надоело ждать, и она побродила по острову с Акилино, все цеплявшимся за ее юбку. Они обошли черепаший пруд, три хижины белых, поселок уамбисов. Язычники уже перестали бояться лупун — жили среди них, прикасались к ним. Родичи убитого все плакали и катались по земле. Акилино побежал к старухам, сплетавшим листья унгураби. Надо сменить крыши, говорили они, а то пойдет дождь и нас зальет.
— Сколько лет могло быть этой шапре, когда ты привез ее на остров? — сказал Акилино.
— Лет двенадцать, она была еще совсем девочка, — сказал Фусия. — И целенькая, Акилино, ее еще никто не трогал. Да и вела себя не как скотина бесчувственная, отзывалась на ласку, льнула ко мне, как щеночек.
— Бедная Лалита, — сказал Акилино. — Представляю, как у нее вытянулось лицо, когда она увидела тебя с девчонкой, Фусия.
— Не сочувствуй этой суке неблагодарной, — сказал Фусия. — Она еще мало от меня натерпелась, я только об этом и жалею.
Они свирепые, кровожадные? Может быть, но к Акилино они были добры. Они научили его мастерить стрелы и остроги, позволяли ему играть с палками, из которых они вытачивали пукуны, и пусть к некоторым вещам у них душа не лежит, разве они не построили хижины, не засеяли клочки земли, не ткали одеяла? И разве они не привозили еду, когда у дона Акилино кончались консервы? И Фусия говорил — хорошо, что они дикари и думают только о схватках, о мести, если бы пришлось делить с ними барыши, нам мало что оставалось бы, а Лалита — если мы когда-нибудь разбогатеем, Фусия, то этим мы будем обязаны уамбисам.
— Когда я был молодым парнем, в Мойобамбе мы собирались шайкой и подстерегали женщин ламистов, — сказал Акилино. — Стоило какой-нибудь отойти подальше, мы всем скопом набрасывались на нее, не глядя, молодая она или старая, хорошенькая или дурнушка. Но разве можно променять христианку на чунчу?
— С этой у меня было не так, как с другими, старик, — сказал Фусия. — Мне нравилось не только спать с ней, но и валяться в гамаке, и смешить ее. И я жалел, что не знаю языка шапров, а то мы могли бы поговорить.
— Черт возьми, Фусия, ты улыбаешься, — сказал Акилино. — Вспоминаешь об этой девчонке и веселеешь. Что же тебе хотелось сказать ей?
— Мало ли что, — сказал Фусия. — Как тебя зовут, ляг на спину, посмейся еще. Или чтоб она расспрашивала о моей жизни, а я бы ей рассказывал.
— Ну и ну, — сказал Акилино. — Значит, ты влюбился в эту маленькую чунчу.
Вначале можно было подумать, что они не видят ее, что она просто не существует для них. Лалита проходила мимо, а они продолжали трепать чамбиру и даже не подымали головы. Потом женщины начали оборачиваться и пересмеиваться с ней, но не отвечали, когда она с ними заговаривала, и она ломала себе голову — они не понимают ее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137