Всем своим видом показывал, что приличный человек.
Мутноглазый крепкий Егор Абрамов. Соседи звали его «штурмовик», потому что состоял он в РНЕ. Торговал газетами в подземном переходе в центре. Приходил и уходил с такими же, как он, молодчиками.
Жил весь этаж дружно, даже Егор не задирался. Более того, если один просил другого помочь, не отказывали. Видимо, это была отщепенская солидарность.
В жизнь сосед к соседу не влезал. И без того все про всех всё знали. Все вроде бы на виду.
У Струкова Костя с Катей первые дни одалживали утюг. Сам «Утюг» был маньяк глажки, наглаживался вечерами, утюжил стрелки на добротных брюках.
Беленького, «короля Лира», угощали яблочками. Знали про него со слов соседок. Сам Петр Яковлевич не осуждал своих детей. Старался показать, что живет с удовольствием и безбедно: ходил в опрятных стариковских вещичках.
Бобкову Беленький боялся, социальную пайку не брал. Но, когда Костя с Катей в лифте поднесли ему из кулька красный штрифель, он затряс головой и взял.
С остальными особо не разговаривали. Так, кивок или шуточку.
Ночью в подъезде иногда лежало тело. Чаще всего это был не добравшийся до лифтов пьяный Чикин – «Чемодан» в обнимку с железной кубышкой. Чтобы войти, через него привычно переступали.
Но жидкая митинская милиция полагалась на славных баб.
Понятно, что криминалом и не пахло.
Участковый Голиков не беспокоил свое стадо – ни заблудших овец, алкаша Чемодана, Митю и экс-жулика Утюга, ни лестничных бомжей. Даже чеченцев не трогал. Благодарный Джохар говорил: «Приехал в Масква – сиди тыхо». И все сидели тихо.
Округ выдвинул Голикова депутатом. Не хотели расставаться, но показали, что, действительно, приличные.
8
ВЕРШИНА ЛЮБВИ
Костя вошел в плеяду славных митинцев. Звезды Бобкова, Кац и Харчихина рядом с ним померкли. Газетное речение было, явно, нужней лечения, печения и соцобеспечения.
Здесь, за окружной, в чужом плебейском доме, Касаткина любили еще больше, чем в его родном элитном дворце у Кремля. Дворничиха, когда Костя выходил, давала ему пройти, не махала метлой и даже немножко кланялась. В киоске на местной площади, плешке, Костину газету раскупали в полчаса. Кому не досталось, ехали за ней на «трех семерках» к ближайшему метро в Тушино. Костин дом подписался на «Это Самое» на год. Старшеклассницы из Ольгиной школы ждали Касаткина у подъезда. Переметнулись к нему иные фанатки рок-групп.
Две самые настырные девочки засели на подоконнике между последним и предпоследним этажами у Кости на лестнице. Согнало их только присутствие на чердачной лесенке бомжей, спавших или евших.
Кстати, у Харчихи удвоилось заказов. Матрена даже повысила цены – все равно покупали.
В своем «Ресторанном рейтинге» Касаткин посвятил Харчихе очерк. К ней стали приезжать за пирожками издалека. Костя, правда, спохватился, что засветил ее для налогов. Но она не ругала его. Отнеслась удивительно спокойно. На Костины извинения махнула рукой и сказала:
– Ну тябя в задняцу.
На Костину серебристую «Субару» местные люди не только не гадили. Ею гордились как местной достопримечательностью не меньше, чем пизанцы башней.
Костя пожалел, что потратил тысячу баксов на стопроцентную секьюрити. Нашлись добровольцы – охраняли. Бывало, и никто не охранял. Но стоило прохожему остановиться у машины и заглянуть внутрь, другой прохожий тоже останавливался и смотрел на первого сурово.
В довершение всего Касаткина Константина Константиновича выдвинули кандидатом в депутаты на предстоявшие вскоре довыборы в гордуму от Митино 8Е, по местному округу. Касаткин, разумеется, отказался. «Боишься мести конкурентов?» – поддразнивали жильцы. «Нет, – отвечал Костя, – просто больше пригожусь вам на кулинарном поприще».
Костя наслаждался общественной любовью. Жизнь стала так прекрасна, что дальше, по закону антино-мичности, должна была стать ужасной.
7 ноября пропал пьяница Чемодан с их этажа.
Правда, оказалось, Чикин просто выпил. На другой день он нашелся полумертвый между кладбищем и лесопосадками, был отвезен в двухсотую к Кац и там оперирован. Старый нефрит, острейший приступ почечной колики и десятичасовое лежание на земле в заморозки даром не прошли. Правой почке был конец. Инфицированную, воспаленную, угрожавшую перитонитом гниль удалили. На пересадку почки денег Чикин не имел. К счастью, обошлось без донора. Чемодан взялся за ум. Пить бросил, стал хмуро ходить по заказам с чемоданчиком.
А потом пропали двое молодых людей. Один из их дома, Егора-эрэнъевца приятель, Вася Ваняев, мельтешивший в дешевом камуфляже, и другой, Петраков, пэтэушник, Нинкиной сменщицы сын. Парни уехали и не вернулись.
Мать пэтэушника, продавщица Зоя Петракова из Нинкиного магазина, ответила коротко. Сказала – поехали митинговать за сербов.
Митинг в защиту этнических чисток был. На нем был Егор, но сказал, что парней не было.
Абрамов, действительно, был. Показали в новостях: Егор стоял с плакатом «Мы с Сербией». Но Ваняева с Петраковым, по словам Егора, в пикете не было, хотя эрэнъевское начальство велело всем быть – кровь из носа.
Сначала Петракова и Ваняева не искали и не заявляли. Может, просто дали драла ребята от осеннего призыва. Тревогу пока не били.
Но Костя побывал летом в роли детектива и теперь невольно насторожился. Решил, что может и должен узнать подробности. Зашел к участковому.
Тот сперва сказал, что все в порядке. «Как в порядке, ребят-то нет», – сказал Костя. «Кто сказал – нет? Может, и есть. Просто в бегах».
Потом, приглядевшись к Косте, мент размяк и вздохнул. Дело возбуждать неохота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39