- Господа! - крикнул со сцены и опустил руку. - Господа! Первым долгом я считаю нужным огласить акт... то есть манифест, данный семнадцатого октября...
- Известно всем! - гаркнул за Тайкой опять этот зыкало, и все закричали. Ух, шум какой невообразимый. Нет, нет котелка, или не нашла. Стихли опять.
- Господа! - опять крикнул со сцены - кто это? Тайка глянула знакомый будто? Да, да, из управских, из земской управы, как его статистик! - вспомнила Тая. - Гос-по-да! Объявляю митинг открытым. Слово принадлежит товарищу Кунцевичу.
Вышел худой из-за стола вперед, высокий, с бородочкой. - Громче! громче! - орут все. А он краснеет. Что же это?
- ...свобода союзов!.. - услыхала Тайка. - Свобода объединяться...
"Вон! вон котелок, вон там за серой шляпой". - Тайка дернулась вправо, протискивалась вдоль барьера.
- Куда несет? Да стойте на месте! - и Тайку спирали, не пускали, и прямо уж перед нею надрывался хриплый голос Кунцевича:
- Мы требовали самодержавия народа! Народоправство!.. царь... правительство...
Тайка уж видела, что это он, он - крохотный кусочек щеки увидала меж голов - он! он! - Тайка вдавилась в толстого по дороге, его бы только перейти. Тайка не спускала глаз с Израиля.
Мигнуло электричество. Еще раз - притухло - можно было просчитать три. И что это кричит кто-то сверху? И вон со сцены все глядят вверх, на галерку, кто-то машет руками: всех как срезало голосом этим; все обернулись, и только шелест на миг - и вот крик сверху:
- ...а в городском саду конные стражники! Избивают! Нагайками детей!
Гулом дохнул театр, и крик поверх гула:
- На площади полиция! Конные жандармы! Театр хотят! под-жечь!!
Крикнул он со всей силы. И сразу вой набил весь театр, вой рвался, бился под куполом.
Тайке казалось, что сейчас не выдержит, оборвется и грохнет вниз огромная люстра под потолком, ей казалось, что свет задергался, задрожал от крика. Она видела, как дернулись все там, внизу, в оркестре, черной массой сбились вправо и в маленьких дверках вон, вон, душат, душат человека, спиной к косяку. Мотает головой, рот открыл, глаза вырвутся! Тайка заметалась глазами, где Израиль? Что это? Израиль выше всех, под стенкой, под самой рампой. Встал на что-то, на стул, что ли. Стоит и футлярчик под мышкой. Но в это время Тайку сзади прижали к барьеру, совсем сейчас перережут пополам - впились перила. Израиль смотрит прямо на нее, брови поднял и машет рукой, каким-то заворотом показывает. Тайка со всей силы старалась улыбнуться - Израиль что-то говорит - одни губы шевелятся и усы ничего не слышно - но ей! ей! Тайке говорит, Тайке рукой показывает. Ух, какой он! Приказательный, как папа прямо. И вдруг отпустило сзади на миг, и Тайка дернулась - ноги онемевшие, как отрезанные, и все-таки ноги поддали, и Тайка боком вскарабкалась на барьер и перевалилась. И вдруг за ней следом, сбоку, справа, слева, полезли люди, бросились, будто вдруг открылось, распахнулось спасение - они бросались вниз, прямо на головы, на сбившуюся гущу людей, топтали сверху ногами, потом проваливались и руками взмахивали, как тонут в реке. Тайка держалась за барьер, ноги нащупали карниз, на той стороне - Израиль! Израиль! Израиль рукой, ладонью и футлярчиком оттирает от себя, будто прижимает ее к барьеру, притискивает через воздух, через дикий вой и говорит, говорит, широко говорит, ртом скоро, скоро. Тайка глядела, держалась глазами за Израиля, а он выставил вперед руки, будто придерживал ее, чтоб не упала сверху. У Тайки немели руки, кто-то наступил на пальцы сапогом. Громадный мужчина ворочался внизу, он был уж без шапки и тяжелыми ручищами рвал соседей за лица, прорывался вперед к узкой дверке оркестра - красная шея, совсем красная, мясная, он вертел головой, потом вскинул руки, стал бить себя по темени, неистово, со всей силы. И вдруг вмиг стало темно - как лопнул, не выдержал свет. Крик притих на мгновение и взорвал последним оглушительным ревом - у Тайки задрожали руки. Она смотрела в темноту, в ту самую точку, где был Израиль, смотрела со всей силы, чтоб не потерять направления. Тайка не чувствовала рук, но руки держали, как деревянные, а внизу будто кипит, ревет огонь сорвусь - конец, как в пламя, а там, на той стороне, - Израиль, и казалось, что видит, как он руками придерживает воздух, чтоб она не упала.
Кукла
ВСЕВОЛОД Иванович не хотел выходить, не хотел сходить со своего кресла; как взбесились бабы - не повернись, все не так, все дурак выходишь. "Валяйте, валяйте сами... без дурака, без идиота старого. Пожалуйста!"
Всеволод Иванович даже ногу на ногу закинул для независимости и сгреб со стола книгу, не знал еще какая - забыл, обтер пыльный переплет об ручку кресла - поскорей бы раскрыть. Всеволод Иванович без очков, ничего не видя, смотрел в раскрытую книгу, раскрыл, где открылась, серым туманом глядела печать. Глядел, солидно хмурился в страницу. Очки в столовой оставил! Всеволод Иванович пошарил глазами по столу. Ага! Лупа, большая, чуть не в четверть аршина, лупа в оправе, с деревянной ручкой, и Всеволод Иванович рассматривал огромные буквы и мшистую бумагу: "идучи тою линией, браты были перпендикуляры. Так гласит донесение первой российской землемерной партии в царствование..."
Хлопнула наружная дверь. "Ушла. Ну и уходи. Уходи от дурака. Дурак ведь", - вполголоса сказал Всеволод Иванович и положил книгу на стол, стал скручивать папиросу. Огорчительно крутил, не спеша. Заслюнил аккуратно, оправил, вкрутил в мундштук.
- Отчего ж? Можем и болваном жить. И оставьте болвана в покое... говорил тихонько Всеволод Иванович и шарил в кармане спички. "И на столе нету. И вечно затащут последнюю коробку. Черт их совсем дери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88