Тот же своего «патрона» от нарядов, своих и чужих, старательно отмазывал.
Дмитрий же, судя по всему, прошел большую практику по мытью с мылом казарменных полов: занятия утомительного и унизительного.
Вадим долго не мог понять, что в этом унизительного, пока в роту недели через две не прислали десяток «молодых» азербайджанцев. Эти с ходу заявили, что «мужчинам полы мыть западло». «Деды» и офицеры весьма доходчиво объяснили новичкам, что на них это не распространяется.
Те пару дней приводили в порядок расквашенные физиономии, но от своего не отступили. Тогда особо строптивых отправили на перевоспитание на «дискотеку» – посудомойку в солдатской столовой.
Остальные притихли и изменили тактику: начали пытаться заставить драить за себя полы кого-нибудь из «молодых» русских. Индивидуалисты – славяне не привыкли сбиваться в стаи, поэтому отбивались по одиночке. Судя по всему, к последним относился и Щербаков.
– Димон, как ты думаешь, ужином нас кормить будут? – сделал Вадим попытку примирения, обратившись к новому соседу.
Тот живо повернулся:
– Должны. Вообще-то я свой сухпай до конца не доел. В случае чего вместе добъем.
– Лады! – Вадим хлопнул нового приятеля по плечу, радуясь, что тот оказался отходчивым.
Вадим знал за собой умение ненароком обижать людей. Не со зла: у него был ниже болевой порог, выработанный привычкой не обращать внимания на мелкие обиды. По опыту он знал, что часто люди обижают своих ближних, не желая того. Просто потому, что они не посвящены, где у тебя находятся «болевые точки», что для тебя важно, а что нет. Со своей стороны Вадим не обращал внимания на бестактности. И сознательно выработанная толстокожесть по отношению к себе переносилась и на окружающих.
Но, однажды приняв формулу «на обиженных воду возят», Варегов не успел дойти до понимания того, что вовремя разыграть обиду – тоже своего рода защитная реакция. Видя ее, малознакомые люди, не знающие, что дальше надувания губ дело может не пойти, уступают «обиженному». И поэтому многие, не умеющие активно отстаивать свое, хорошо усвоили этот психологический фокус.
По тому, как быстро переменил гнев на милость Щербаков, Вадим понял, что тот не принадлежит к фарисеям. Те, чтобы добиться более глубокой победы, держали бы губы надутыми гораздо дольше. Это обрадовало Вадима: замысловатых людей он старался избегать. Подозревая за хитросплетением слов, поз и настроений душевную пустоту и черствость.
Щербаков же, судя по всему, принадлежал к породе идеалистов, брошенных в армейскую жизнь исключительно по недоразумению. С помощью своего небольшого, но осмысленного армейского опыта, Вадим понял, что его новому товарищу еще придется похлебать кислого по службе.
Откровенных интеллигентов здесь не любят. Даже не за утонченность манер, приводящих в ярость приблатненных детей подворотен.
«Дети из хороших семей», имеющие представление о реальной жизни только по книгам, они были готовы быстрее других кинуться на амбразуру вражеского дота, но не могли достойно ответить на хамство своего «более адаптированного» товарища по роте. И беспомощно смотрели, как наглость и сила подминает все то, чему учили в английской школе и дома.
Амбразуры только в кино встречаются часто, а в военной реальности больше грязи и неустроенности быта. И – сплошные парадоксы: в казарме процветает мелкое воровство, которое отчего-то сочетается с гордым стремлением быть «конкретным пацаном». Во что бы то ни стало остаться самим собой, не превратившись в безликость. Однако даже эта тяга к индивидуальности зачастую достигается далеко не благородными приемами возвышения над другими.
Пройти это и не сломаться – тяжелее, чем, вдохновившись минутным порывом, броситься навстречу огню. В бою легко, там все просто: тут – друг, там – враг. И вчерашний твой неприятель из соседнего отделения прикроет тебя огнем, рискуя жизнью, потому что в этом заключается и его спасение.
Сложности начинаются в километре от передовой, когда командир взвода, вытащивший тебя из-под огня, со всего размаха въедет тебе в ухо за сон во время наряда. А твой товарищ из соседнего отделения, с которым ты еще вчера делился патронами, поразмыслив над своими рваными носками, сопрет пару чистых портянок, которые ты легкомысленно оставил сушиться у костра.
– Перед самым призывом, – говорил перед отбоем Вадиму Щербаков, сидя после ужина на своей нижней койке (Варегов выбрал верх, поскольку не любил наблюдать над головой отвисший зад соседа), – Я накинулся на книжки о службе в армии. Прочитал «Сто дней до приказа» Полякова. Помнишь?
Вадим кивнул.
… – И пришел к выводу, что не так страшен черт, как его малюют. В этой поляковской повести было больше смешного, чем страшного. «Черпаки», «деды»… Какая это, по сути, галиматья!" – думал я тогда.
…Боже, каким же я был ребенком…Заказанная официальной пропагандой комсомольскому писателю повесть и ставила перед собой задачу привести читателя к этому выводу, к которому я пришел «самостоятельно». – Дмитрий хмыкнул, – И когда «по принципиальному научному поводу», который на самом деле был просто выпендрежем, схлестнулся с преподавателем нашей кафедры и вылетел из аспирантуры, не особенно расстроился. Думал, что в армии увижу настоящую жизнь…
– Ты ее и увидел, – заметил Варегов со своего второго яруса.
– Я от этого не в восторге. Да, если размышлять здраво, все просто: если писать в книгах правду, никто не пойдет ни служить, ни воевать. Надо даже самое непривлекательное выставить в лучшем свете. Но ведь это плодит новые войны!
– Ремарк пытался этому помешать, – ответил Варегов, – Ну и что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76