Ваган Гарагян, рослый представительный красавец с мужественным орлиным профилем, глубоким баритоном, настоящий «горский князь и мечта всех женщин» – чмо и трус, каких свет, конечно, видел, но не в таком героическом облике.
Мое представление о кавказцах как о горячих, невыдержанных, порой наглых до крайности, но неизменно храбрых до глупости людях, поколебалось после знакомства с Ваганом. Вспыльчивости у него хватало на десятерых, но вот храбрости не наблюдалось.
Ей – Богу, сложные чувства испытываешь, когда перед тобой на койке санчасти стонет и мечется, стараясь вызвать жалость у окружающих, здоровенный красавец – мужик, у которого не проникающее ранение в живот, а всего лишь «розочки» на ногах.
Эти гнойные язвы – стрептодермия, говоря медицинским языком, вызванные отсутствием витаминов, чуждым климатом, однообразной и некачественной пищей, были для нас вещью достаточно неприятной. Под голенищами сапог они растирались в кровь, отчаянно зудели под бинтами, но все равно им было далеко до куска железа в теле.
«Розочки» были у каждого второго: проходили, потом снова появлялись. И это не давало повода не ходить на боевые, не «умирать» в нарядах" и не получать по зубам от «дедов». Потом прошла акклиматизация, прошли и «розочки», оставив на память черные пятна на ногах. Они были как этап, через который нужно перешагнуть. Вагон перешагивать не хотел.
Он отчаянно «косил», пользуясь любой заразой, которая приставала к нам в этом проклятом тропическом краю – дизентерией, стрептодермией, наскоками малярии, прочими болезнями и недугами, названий которых мы не знали. «Косил», чтобы не ходить на боевые, чтобы подольше отлежаться в санчасти, чтобы слинять в Союз.
Чего греха таить, мы все не рвались на операции в горы или на сопровождения колонн. Были не прочь недельку поваляться в санчасти, не делая ни хрена. А о Союзе мечтали, как о манне небесной. Но чтобы зарабатывать все это, идя на любые ухищрения, вытирая ноги о собственное достоинство… Не получалось как-то.
У Вагона получалось. Свои же земляки – армяне, державшиеся в батальоне особняком, своей «кавказской мафией», старались Гарагяна не замечать, сторонились. Чтобы он не позорил Кавказ на боевых, «подмазали» старшину роты и устроили каптером. Но и там Вагон не задержался – сбежал в санчасть.
Он кочевал с «кичи» в медпункт и обратно, считался «личным клиентом» начштаба полка майора Игрунова – службиста до жестокости, но служить упорно не хотел". «Розочки» на ногах экс-каптера держались вопреки всем ухищрениям нашего полкового доктора капитана Махмудова. В конце концов тот не выдержал и отправил великолепного «косаря» в госпиталь, в Кабул. Про него быстро все забыли, и тут, спустя год, такая встреча…
Гарагян за этот год времени зря не терял. Сумел перебраться в Союз, до тонкости постиг порядки и нравы наших лечебных учреждений, и на основе этого опыта стал бессменным старшиной инфекционного отделения.
Старшина– фигура важная, уполномоченная от начальства следить за порядком среди больного несознательного рядового и сержантского состава. Голос у Гарягана раскатистый, внешность внушительная, поэтому в пререкания с ним никто вступать не решался. Ко всему прочему он распространил по отделению слух, что был старшиной и в своей роте, а до госпиталя полгода отважно воевал на Саланге. Был якобы даже представлен к «Красной Звезде», но в штабе дивизии наградной лист потеряли.
Естественно, «кэп» знал, что за птица этот Вагон, но в интересах дела помалкивал.
Типичная позиция многих начальников: какая разница, что на самом деле представляет этот субъект, если он идеально подходит к своей должности? Незаменимых у нас, конечно, нет, но ведь эту замену нужно еще искать! А у начальника отделения и без того забот полон рот, чтобы еще выполнять функции комиссара Фурманова.
Капитан совсем недавно стал начальником отделения, в перспективе ему светило, как минимум, звание подполковника. Но это при условии, если он сумеет удержаться на этой должности. А доверие не оправдаешь, разбрасываясь опытными кадрами. Они, в случае чего, всегда могут прикрыть. Поэтому наш кэп проявлял по отношения к Гарагяну разумную сдержанность.
…Все текло своим чередом, Вагон уже готовился к близкому дембелю, пока в госпитале не появилась наша непотопляемо – неубиваемая рота в почти полном составе. Вернее, в полном составе из тех, кто остался в живых.
В терапию и хирургическое отделение, где лежало большинство ребят, старшина старался не заглядывать. Со мной же ему было необходимо договориться. Иначе – полная потеря авторитета, перспектива оказаться на уровне бесправных «духов» и, как следствие – обязательная выписка в часть. Где, это уж точно, Вагону оказали бы самый «теплый» прием.
В первый же вечер, спустя час после того, как я оказался в палате, ко мне подошел Гарагян и тихим голосом, честно (я это оценил) обрисовал ситуацию. Тогда мне было глубоко наплевать на Вагона и его проблемы: и без этого муторно, а тут еще это выслушивать…
– Ладно, живи, – сказал тогда, – Только мне не мешай, и хотя бы здесь будь человеком.
Гарагян действительно притих в общении с больными. В качестве же благодарности он организовал мой перевод в самую светлую палату. Творог я стал получать более, чем регулярно. Быть может, это с точки зрения моралиста было беспринципно, но к этой категории я себя никогда не относил.
18.
Из дневника Светланы Горбуновой
«Мой долговязый», как я уже привыкла называть Андрея Протасова из последней партии больных, потихоньку приходит в себя. Завтра можно будет прекратить внутривенные – он уже вполне свободно передвигается по коридору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76