Торговля пошла хорошо, и я вернулся в Польшу с медью и образцами вина, закупленного возле Пешта.
— Погоди, Борис. Ты говоришь, что привозил медь в Польшу?
В двадцатом веке Польша является одним из главных экспортеров меди. Очевидно, рудники возле Легницы еще не открыты.
— Конечно. Торговля медью приносит доход, хотя и не слишком большой. Ты понимаешь, что я недостаточно богат, чтобы участвовать в таких крупных предприятиях, как торговля тканями, поэтому лучшее, что я могу сделать, — это соединять отдельных торговцев с различными запросами, которые не знают о существовании друг друга. Так и я сделал с одним сортом красного венгерского вина. Оно не высоко ценится в Венгрии и потому дешево, однако краковскому епископу оно пришлось по душе. Он заказал большое количество по цене, которая полностью возместит мне все издержки. Трудность в том, что рынок янтаря сейчас небольшой, и уплати я долг Швайбургеру, я не смог бы доставить заказ епископа. Я навел справки и выяснил, что у моего кредитора не было острой нужды в деньгах, поэтому решил отсрочить выплату до весны. Это весьма выгодно, хотя мне и придется уплатить ему убытки.
— Ты имеешь в виду дополнительный процент с его денег?
— Процент? Как ты можешь так думать, пан Конрад? Разве тебе неизвестно, что брать процент — это стяжательство, преступление против Церкви?
— О… Тогда что в первую очередь получит Швайбургер за то, что одолжил тебе деньги?
— Да ничего. Конечно, он беспокоился о сохранности своих средств и настаивал на том, чтобы его люди привезли их мне. Мне пришлось согласиться заплатить им за эту работу. Это обошлось мне в тысячу двести гривен, но заем был беспроцентным.
— И ты заплатишь ему не проценты, а убытки или другие затраты на перевоз, если вернешь деньги позже.
— От тысячи до полутора тысяч гривен в зависимости от того, насколько будет отсрочена выплата. Именно так делаются дела.
До полудня мы ехали молча, а затем мой спутник произнес:
— Пан Конрад, ты получил удар в плечо, он не опасный?
— Нет. Возможно, там сейчас синяк размером с мое лицо, но рука работает нормально.
— Тогда почему ты так мрачен? Два дня у меня на службе — и уже богат!
— Я ненавижу убивать.
— В нашем деле без этого не обойтись.
— Что верно, то верно.
— Еще как! Удар, который ты ему нанес, был просто замечательный. Твое лезвие вдруг оказалось на другой стороне его меча. Затем ты даже не ударил его! Ты выпрямил руку и как будто толкнул его, и твое лезвие вышло с обратной стороны его шеи!
— Это называется двойной удар. Ты бьешь по его мечу, и когда он отодвигается, чтобы отбить твой удар, опускаешь свой меч под его клинок и бьешь с другой стороны.
Борис смаковал мой поединок так же, как ему не терпелось снова поторговаться. Я удивился, что он не заказал пива.
— В следующий раз, когда мы спешимся, ты должен показать мне, как это делается. Мы потеряли время, и нужно пройти Моравские ворота, пока погода не испортилась. Уже шестой час. Шестой, а мы с утра еще ни глотка не сделали!
Он расстегнул свой кожаный мешок с пивом и начал жадно пить. Затем протянул мешок мне, и я понял, что тоже испытываю жажду.
— Во время драки лошади отдохнули. Может, перекусим прямо в седле?
— Ты хозяин, как скажешь, так и будет.
Мы продолжили путь. Когда спешишь, нельзя все время скакать галопом — это плохо для лошади. Надо чередовать аллюры. Сейчас мы ехали рысью.
Еще засветло мы проехали мимо города-крепости Освенцим.
— Можно перебраться через реку и переночевать здесь, пан Конрад, но боюсь, что погода переменится. Если снег пойдет раньше, чем мы пройдем через Ворота, наш добрый епископ с опозданием получит свое вино.
— Как скажешь, Борис, хотя погода весь день была хорошая.
Я не привык ездить верхом и очень устал. Лошадь у меня была отличная, но десять часов в седле — это уже слишком.
— Да, а земля достаточно тверда для хорошей езды. И все равно у меня такое предчувствие, будто что-то не так, и я беспокоюсь.
Так мы продвигались до самой темноты, кормили лошадей и давали им отдохнуть. Когда взошла луна, мы снова пустились в путь.
Через три часа все лошади, кроме Анны, начали спотыкаться, и настала пора остановиться. Я поставил палатку, развел костер, достал немного вяленой оленины и бросил ее вариться в ячменную похлебку. Борис же тем временем стреножил и разгрузил лошадей.
После того как мы вдвоем втиснулись в мою круглую палатку, Борис сказал:
— Это арабская арифметика очень интересна, и я вижу, что как только к ней привыкнешь, она кажется намного проще, чем старая римская. Но в ней есть один недостаток старой системы.
— Какой же?
Боже, как я устал.
— Она так же основана на десятках и сотнях. Большинство товаров, которые я покупаю и продаю, исчисляются дюжинами, а дюжина — хорошее число. Я могу разделить дюжину на две, три, четыре и даже шесть частей. А десять можно разделить только двумя способами — на два и на пять.
— Так почему бы не приспособить арабскую нумерацию к основе «двенадцать»? — предложил я. — Всего лишь добавь еще два знака — для десяти и одиннадцати. Тебе нужно будет запомнить новые таблицы умножения, правда, ты еще не выучил старые. Я — покажу тебе утром.
Наверняка это было одно из самых полезных дел в моей жизни. Но также и одно из самых трудных.
— Как хочешь. О, я вижу, ты разумно поступил с обретенным богатством.
— Да. Я привязал его к лодыжке.
Сейчас тринадцатый век, и меня окружали грабители и головорезы. Впрочем, я и сам теперь мало чем отличался от них.
ГЛАВА 8
Пивной мешок опустел, и я уже почти выговорился, когда пошел снег. В двадцатом веке здесь были бы фабрики и многоэтажные дома, но мы за все утро не встретили ни единой живой души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81