Когда я подбежал к нему, он замахнулся на меня трехметровой алебардой.
Управляться с таким большим оружием получается намного медленнее, чем с мечом, хотя им можно нанести более сильные удары. Даже попытайся я отразить удар, он бы все равно обрушился на меня. Мне ничего не оставалось, как изо всех сил ударить по алебарде. На счастье, мне удалось разрубить и ореховое древко, и железные полосы на нем.
Топор отскочил от моей спины. На скользком снегу мне стоило немалых трудов сохранить равновесие.
Сейчас я понимаю, что мне удалось лишь срезать алебарду противника до короткого черенка. Но, как затем выяснилось, он хорошо управлялся и с палкой.
Он быстро отступил назад, поставил ногу Борису на грудь и внезапно с силой ударил меня в солнечное сплетение. От удара у меня перехватило дыхание, и я едва не упал.
В тот момент когда я покачнулся, Борис схватил нападавшего за ногу. Противник рухнул, я упал сверху, растянувшись на недвижном теле мерина. Лежа на спине, я смутно заметил, что ко мне с топором подходит второй разбойник.
Внезапно небо потемнело, и в нескольких сантиметрах от своего лица я увидел копыта Анны. Она перепрыгнула через нас и ринулась на бандита.
Я вскочил и увидел, как Анна набросилась на разбойника. Она ловко увернулась от его топора, а затем изо всех сил лягнула его в левую руку, очевидно, сломав ее.
Тут меня в третий раз сбили с ног ударом в голову. Первый нападавший сумел отбрыкаться от Бориса и теперь пытался пустить в ход свою палку.
Прежде чем подняться на ноги, я получил еще два удара — по спине и по ребрам. Мой противник вращал в воздухе своим оружием, выписывая восьмерки, и дважды отражал выпады моего меча.
Однажды я читал про великого японского мастера меча Мусаши, который к тридцати годам совершил шестьдесят поединков. В большинстве этих смертельных схваток он пользовался деревянной палкой, в то время как у его противника был настоящий меч. Для меня виртуозный его талант сродни искусству тонкой японской вышивки. Впрочем, возможно, талант Мусаши в том, чтобы находить себе более слабых противников.
Это было, конечно же, до того, как я встретил человека, в самом деле знавшего, как пользоваться палкой.
Мой противник оскалился через открытое забрало шлема. Из раны в левой руке у меня лилась кровь, я шатался, и он понял, что я потерпел поражение.
Негодяй мерзко улыбался! Вдруг у него в каждой руке появилось по половине от его прежней дубинки. Теперь он ловко орудовал двумя палками — кажется, это называется флорентийский стиль.
У меня внутри все закипело от злости. Он не имеет права скалиться! Я был просто взбешен, и в своей ярости забыл обо всех правилах фехтования. Я зарычал как зверь и кинулся в драку, подобно пьяному матросу.
Наверное, он ударил меня еще три или четыре раза, но я даже не почувствовал ударов, мне не было до этого дела. Через несколько мгновений от его дубинки остались разве что палочки для риса, и он потянулся за ножом. Я нанес удар мечом по его правому запястью.
Внезапно у него пропала охота к поединку. Он осел на снег, уставившись на кровь, хлещущую из обрубка правой руки. На лице застыло удивленное выражение.
Я лягнул негодяя в плечо, и он завалился на бок, продолжая смотреть на окровавленный обрубок.
Я взглянул на свою лошадь и увидел, что она обратила другого бандита в бегство. Он петлял между деревьями, а его сломанные руки как плети болтались по бокам. Разбойник спрятался за широким стволом дуба и затем выглянул с другой стороны, чтобы посмотреть, где же лошадь.
Анна обнаружила его. Как только он высунул голову, она ударила его копытом в лицо. Я услышал хруст.
Анна посмотрела на тело, спокойно наступила на горло и неторопливо вернулась ко мне.
Я стоял, тяжело дыша и чувствуя, как ярость уступает место изнеможению. Анна убедилась, что я жив, и потом только взглянула на первого бандита. Он был так поглощен разглядыванием обрубка, что, наверное, даже не заметил, как лошадь наступила ему на шею.
Как можно выдрессировать лошадь, чтобы она могла делать такие вещи? Я подумал и решил, что мне не хочется об этом знать.
Черное море. А ведь я мог поехать на какой-нибудь отличный черноморский курорт, и меня окружали бы девушки в купальниках. А затем вернулся бы на свое удобное рабочее место в Катовице на машиностроительном заводе. Советовала же мне мать поехать на море…
— Эй, пан Конрад! — позвал Борис. — Если у вас найдется свободная минута…
Его слова заставили меня вернуться к реальности. Я был побит, окровавлен и, признаюсь, слегка обескуражен, но мне предстояли кое-какие дела. Я поспешил на помощь Борису, который никак не мог выбраться из-под своего коня. Удар топором в шею частично разрубил позвоночник мерина; его тело было недвижно, но голова все еще подергивалась.
— Ты хорошо сражался, пан Конрад! А вот я нет. Сначала прикончи моего коня. Он верно служил мне, и я не могу позволить, чтобы он мучился.
Я открыл свой складной нож и, приложив его туда, где, как мне казалось, располагались артерии, спросил: — Здесь?
— Нет. Немного выше. Вот тут. Спи спокойно, мой добрый друг.
Пришлось обвязать веревку вокруг шеи Анны и стащить мертвое животное с ноги Бориса. Опавшие листья и снег смягчили его падение; нога онемела, однако все же работала.
Мое колено болело, но я мог идти. А вот рука меня беспокоила. Рана не была слишком серьезной, но при отсутствии антибиотиков малейшая царапина может оказаться смертельной. Я вытащил свою аптечку, чтобы забинтовать руку, а Борис начал не спеша раздевать убитых.
Почему-то это сражение не подействовало на меня так, как вчерашнее убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81