С Хачитой мы в безопасности, как у Христа за пазухой. Мне так, например, хочется принять ванну. Не купался с того самого времени, как мы выехали из Соноры. Пошли, амиго, окунемся. Видишь, прелестное озерцо, которое словно специально нас поджидает?!
Маккенна, конечно, признал, что вода выглядит очень соблазнительно, но, по правде говоря, его больше интересовал Микки Тиббс, чем личная гигиена. Однако, посмотрев на насупившегося Хачиту, он отбросил свои страхи. Если уж не отдыхать, когда на страже стоит такой вот апачский мастиф, тогда, значит, вообще лучше не отдыхать. Шотландец решил довериться краснокожему гиганту.
— Что ж, хефе, — сказал он. — Пошли.
Они пересекли небольшой лужок; женщины шли следом. Пелон махнул рукой, и Хачита повернул назад. Подойдя к озерцу, люди, следуя апачской традиции, сначала занялись лошадьми.
Маленькие мустанги напились быстро: они совсем не походили на «цивилизованных» лошадей, которые булькают, пока не раздуются, как воздушные шары. Им стреножили передние ноги и отправили пастись. Из трех вьючных лошадей осталась лишь одна, и, к удивлению Маккенны, Пелон приказал старой Маль-и-пай заняться устройством лагеря. Салли отправилась рубить дрова для костра.
— Идея в том, — сказал бандит удивленному старателю, — чтобы заставить Микки поверить, что мы его не ждем.
— Очень уж все нарочно, хефе. Стук тупого топора будет слышен миль за пять от каньона.
— Если ветер будет дуть в нужную сторону.
Маккенна вытащил трубку, а Пелон обнаружил в кармане одну из черных крученных сонорских сигар, которые очень любил. Мужчины закурили. Легкий бриз продувал каньон, принося с собой прохладу. Было приятно посидеть и покурить под чахлой тенью трех остроконечных тополей. Маккенна с силой втянул в себя запахи прокаленного солнцем каньона, и ему стало удивительно хорошо и приятно. Он подумал об Эне, старом Койоте, вспомнил, как индейский патриарх обожал свою ядовито-красочную и загадочную землю. Наблюдая за старой Маль-и-пай, за тем, как она разжигает костер, чтобы сварить на нем дневную порцию кофе, и при этом что-то насвистывает себе под нос, поет, словно девочка, ублажающая, скажем Локо, Джеронимо или Начеза, шотландец размышлял о том, как все-таки здорово жить вот так, отрезанным от остального мира, с кучкой коренных обитателей этой земли. Даже пылкая, страстная Салли, казалось, несколько успокоилась, втянув, как анестезию, убаюкивающие запахи каньона. В ее движениях проскальзывала природная грация и изящество, начисто отсутствующие у белых женщин. Маккенне на протяжении всех этих одиннадцати лет было страшно наблюдать за постепенным угасанием древнего народа, и сейчас ему вновь стало больно и грустно сидеть, покуривая с Пелоном Лопесом, и сознавать, что он видит, быть может, последних индейцев в их природной среде обитания, которая вскоре полностью подчинится белому человеку.
— Пелон, — сказал старатель, вынимая трубку. — Мне бы хотелось с тобой поговорить. Не возражаешь?
Бандит взглянул на него: огромная уродливая голова по-черепашьи вытянулась вперед, черты лица завязались узлами.
— Это странно, — ответил он. — Я сам только что хотел попросить тебя о том же. Мое сердце тронули шум водопада и песни птиц, живущих здесь, звон топора и запах дымка, поднимающегося в небо. Черт его знает, что это такое, амиго, просто меня это растрогало. Кажется, будто я с чем-то прощаюсь, чувствую невероятную печаль. А ты, Маккенна? Что это — место такое, или нечто другое? Ты что-нибудь понимаешь?
— Мужчине не дано знать, отчего в его сердце закрадывается печаль, — ответил рыжий старатель. — Но, если начистоту, то — да, Пелон, я чувствую нечто подобное. Я думал о том, что через несколько лет мы не сможем вот так запросто скакать по прериям и пустыне, разбивать лагеря и отдыхать в таких каньонах, предоставленные самим себе и своим мыслям.
Лицо Пелона стало еще уродливее.
— Не смей! — пылко сказал он. — Не хочу этого слышать! Если это все, о чем ты хотел сказать — лучше заткнись!
— Нет, не все, — отозвался Маккенна успокаивающе. — Я ведь не хотел сказать ничего дурного: это индейская земля и вы, последние индейцы, используете ее по назначению. Неужели тебя это злит, хефе? Ты не прав. Пусть останется легкая грусть. Но не злость.
Пелон какое-то мгновение рассматривал своего собеседника, а потом сделал нечто странное: положил свою огромную, волосатую и невероятно сильную руку на плечо старателя и нежно его сжал. К своему изумлению Маккенна увидел в раскосых угольно-черных глазах слезы.
— Правильно, — сказал бандит, — давай, дружище, немного погрустим. Несколько минут они сидели молча и курили. Наконец, разбойник кивнул и сказал:
— А теперь, компадре, поговорим. Что ты хочешь узнать?
Маккенна хотел расспросить Пелона о его жизни и скитаниях, которые привели его в это место, как говорят индейцы, в полной боевой готовности и боевой раскраске. Но потом решил не рисковать и не вдаваться в столь деликатные подробности. Он стал лихорадочно подыскивать подходящую тему и тут вспомнил о совершенно естественной вещи.
— Давай о золоте, — сказал он, — и, естественно, о Сно-та-эй. О нем я слышал множество разных историй, но почему-то им не верил. Может, ты расскажешь легенду так, как ее передают люди клана чирикауа?
— Почему именно чирикауа? — спросил Пелон.
— Да потому, что Нана, хранитель тайны, которому дозволялось входить в священный каньон, был из этого клана.
— Правильно. Несколько позже он откололся от главных сил племени, но в старые времена, во времена, когда Эдамса поймали в Сно-та-эй, это было в порядке вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73