После шестьдесят четвертой страницы шла шестьдесят седьмая. Развернув том посильнее, он увидел остатки вырванных страниц.— Суду все ясно, — пробормотал он озадаченно. Просмотрев том уже повнимательнее, Пафнутьев еще в нескольких местах нашел клочки удаленных документов — показаний, признаний, протоколов. — Суду все ясно, — повторил он, захлопывая том.— Разрешите? — снова приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул все тот же незнакомец.— Всегда вам рад, — ответил Пафнутьев. — Давно жду.— Мы знакомы? — удивился гость.— Вряд ли.— А как же понимать...— Шутка.— О! — восхитился тот. — Здесь так редко встретишь человека, способного...— Да, я такой, — кивнул Пафнутьев.— Игорь Александрович Шумаков, — незнакомец протянул руку. — А вас, простите?— Сейчас вспомню... Ах, да... Пафнутьев моя фамилия. А зовут Павел Николаевич.Шумаков быстрым, наметанным взглядом скользнул по обложкам томов уголовного дела и в ужасе закатил глаза:— Значит, на вас это дело повесили!— Это хорошо или плохо?— Смотря для кого!— Для меня, конечно!— Плохо.— Почему?— Ну что тут говорить... Я закурю?— Конечно.Шумаков сел на стул, закинул ногу на ногу, щелкнул сверкающей зажигалкой, пустил дым к потолку.— Павел Николаевич... Вас, видимо, должны были просветить... Вы же не первый беретесь за это дело.— Просветили.— Вы, наверно, догадались, что дело это не столько экономическое или уголовное, сколько политическое.— Догадался.— Вот видите... У нас любое дело, как только переваливает за десять миллионов, становится политическим. Украдете миллион долларов — посадят быстро и надолго. Украдете десять миллионов — начинаются проблемы. Многочисленные, убедительные, но все в вашу пользу. Украдете сто миллионов долларов — все! Вы надежда нации, опора государства, лицо, приближенное к императору. Как говорили классики — надежда русской демократии.Пафнутьев помолчал, взяв верхний том, с силой бросил его на стопку, склонив голову, посмотрел на выползавшую из страниц пыль.— Пыль, — сказал он.— Не понял?— Пыль, говорю, вылезает из томов.— Да, — кивнул Шумаков, — я вас понимаю. С этими томами надо обращаться осторожнее. В них столько пыли, столько пыли, что она становится взрывоопасной. Знаете, это как в шахтах, где темно, сыро и ничего не видно... Так вот, есть шахты, которым присвоена специальная категория — опасные по пыли.— Там темно и сыро? — Пафнутьев кивнул на тома уголовного дела.— Да, там темно и сыро. Впрочем, сырость можно назвать мокрухой. В наших с вами кругах чаще употребляется именно это слово. Я немного занимался этим делом... И знаю, о чем говорю.— Этот человек... Я имею в виду Лубовского... Надежда русской демократии?— Конечно! — воскликнул Шумаков. — Он содержит партии, фонды, у него своя пресса... Вы читаете утреннюю газету и даже не догадываетесь, кто ее владелец, кто именно в это утро пудрит вам мозги, кто в этот вечер учит вас жить. Его принимает не только наш, не менее охотно с ним беседует и тот президент.— Заокеанский? — ужаснулся Пафнутьев.— На той стороне Атлантики, — осторожно поправил Шумаков.— Надо же!— Скажу больше... Мне известен случай, когда заокеанский, как вы выражаетесь, звонил нашему и справлялся о здоровье Лубовского, о его делах и успехах. — Шумаков постучал указательным пальцем по стопке уголовного дела, чтобы у Пафнутьева не осталось никаких сомнений, о ком идет речь.— Надо же! — повторил Пафнутьев. — Простите, Игорь Александрович... Вы говорили о темноте и сырости... Если я правильно понял, это дело не просто безнадежное, а... опасное?— Да, так можно сказать.— Мне кто-то говорил, что мой предшественник, который оказался слишком уж азартным... Попросту исчез! Это правда?— Исчез, — кивнул Шумаков, как бы что-то преодолевая в себе, будто Пафнутьев затронул тему, о которой здесь говорить не принято, его вопрос прозвучал дурным тоном.— Но человек не может вот так просто исчезнуть!— Почему? — Шумаков пожал плечами, будто услышал слова не просто наивные, а даже глуповатые. — Очень даже может. В России каждый год исчезают около тридцати тысяч человек, вам это известно?— Но некоторые потом находятся? Сбежавшие мужья, отбившиеся дети, загулявшие девочки...— О! Павел Николаевич! Не надо! — Шумаков махнул рукой. — Их так немного, так немного, что на общей статистике ни нагулявшиеся мужики, ни образумившиеся красотки не отражаются.— Уж не инопланетяне ли их похищают? — Пафнутьев старательно сделал серьезное лицо.— Нет, Павел Николаевич! Смею вас заверить — нет, — твердо повторил Шумаков и поднялся — легкий, в светлом просторном костюме, изящный и уверенный в себе. — Павел Николаевич, а почему бы нам не пообедать вместе? Здесь неплохая столовка. Покажу, познакомлю. А?— Вроде рановато, — Пафнутьев посмотрел на часы.— А я зайду за вами, когда будет в самый раз... Часа через три, а?— Можно, — согласился Пафнутьев. — Вы сказали, что в этом деле исчез не только мой предшественник?— Да, там есть несколько странных моментов. Но что делать, Павел Николаевич... У каждого преступника свой почерк, свои методы решения проблем... Каждый проявляет творческую жилку по-своему. Разве нет?— Вы имеете в виду Лубовского? — Пафнутьев не любил недоговоренностей .— Ну зачем же так, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — Я говорил вообще. А что касается Лубовского... Он талантливый человек, и у него действительно есть свой почерк.— Талантливый вор?— Можно и так сказать, почему нет? Уж если эти тома написаны, значит, за ними что-то стоит.— По-настоящему талантливых воров мы не знаем. Их никто не знает. Все эти кровавые знаменитости, о которых захлебывается наша пресса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88