Карие глаза его казались на размер больше, чем нужно, по сравнению с остальными чертами лица, кончик носа задиристо вздернут, а щеки украшены трогательными ямочками. Это детское лицо слабо сочеталось с остальным Ноланом — большим, взрослым и сильным.
Пока я осматривал его, он тоже изучал меня добрыми, щенячьими глазами. Он был сантиметра на три выше Дуайта, и судя по величине ладоней, мог быть отличным баскетболистом. Почему же он никогда не играл, как старший брат? Я задавал себе этот вопрос, пока Нолан не сделал первых шагов. Не успев зайти, он врезался в дверной косяк, а потом въехал головой в люстру.
— Упс, — сказал Нолан.
Проверяя, не пострадал ли плафон, он умудрился привести свой локоть в соприкосновение в кипой журналов на столе. Последние полетели на пол.
— Упс, — снова сказал Нолан.
Собирая журналы, он другим локтем задел электрическую точилку на книжной полке. Точилка рухнула и разлетелась вдребезги.
— Упс, — обреченно повторил Нолан.
Подбирая осколки точилки, он опять скинул с края стола многострадальные журналы.
— Ох-ох-хо, — на этот раз произнес он. Видимо, запас «упсов» истощился.
В итоге прошло добрых десять минут, пока Нолан наконец уселся на стул для посетителей. Прошу заметить, за эти десять минут я больше ни разу не задался вопросом, почему он не играл в баскетбол. Другой вопрос мучил меня все это время: как Нолану удалось взобраться по моей лестнице, не сломав себе шею.
А ещё я неустанно задавал себе вопрос, неужели возможно, что этот неуклюжий младенец — любовник Мейдин? По-моему, тайная связь требует некоторой увертливости и ловкости, правильно я рассуждаю?
Претендент на звание коварного и ловкого любовника в данный момент стоял кверху задом и неторопливо складывал журналы на стол в опасной близости к краю. Он ещё два раза ронял их и начинал все с начала, произнеся при этом — что бы вы думали? — правильно: «упс». Я начал сильно подозревать, что теория Люси Белл Хейнс о пригодности Нолана к роли ухажера Мейдин, мягко говоря, ни в какие ворота не лезет.
Когда журналы и все остальные предметы наконец обрели свои исконные места, Нолан угнездился на стуле и, сконфуженно улыбаясь, сказал:
— Извините. Дуайт всегда говорил, что меня в дом пускать опасно.
— Ерунда, — махнул я рукой. — Не берите в голову.
А сам думал: да ты, боюсь, и на улице представляешь не меньшую опасность.
Теперь, получив возможность хорошенько разглядеть гостя, я заметил у него под глазами темные круги. Лицо было пепельно-бледным, и хотя он улыбался мне во всю ширь, глаза его улыбка не затронула. На мгновение мне стало жаль его. Бедняга в течение трех месяцев потерял сначала отца, потом старшего брата. Еще бы не тяжело.
В том случае, конечно, если он не приложил руку к смерти брата. Но выстрелить в человека не так-то просто, это тем более требует координации в пространстве. А сидящий передо мной неуклюжий великан не обнаруживал даже минимальных навыков управления своим бренным телом.
Глядя на бледное детское лицо, подернутое пеленой горя, я ощущал уколы совести даже за то, что допустил подобную мысль.
— Нолан, — пробормотал я срывающимся голосом, — я хочу, чтобы ты знал, как мне жаль… того, что… ну, в общем. Вот.
Бог мой, верх красноречия, не правда ли? Вечно я теряюсь в таких ситуациях. Я хотел добавить несколько теплых слов сочувствия, типа того, что Дуайт и его отец теперь вместе, и оба, разумеется, в лучшем из миров, или что-нибудь в этом роде. Но сказать это было не так-то просто, учитывая, каким жестоким способом Дуайта отправили в этот самый лучший из миров. А ещё меня неотвязно преследовала мысль, что будь у Дуайта выбор, он наверняка предпочел бы пожить ещё немного в этом мире, каким бы плохим он ни был.
Пока я лихорадочно подыскивал в уме подходящие слова для утешения, Нолан сидел и неотрывно глядел на меня большими, печальными глазами. Сначала я подумал, что он просто ждет продолжения, но потом понял, что бедняга с трудом борется со слезами. Но понял я это поздно, когда он разразился громкими, рокочущими рыданиями. Вот тебе и на!
Я смотрел, как Нолан плачет, и ерзал в кресле. Теперь я и вовсе растерялся. Раньше со мной такого не случалось. Я хочу сказать, что к рыдающим на этом стуле женщинам я, слава Богу, уже начал привыкать. Но мужчина этого здесь ещё никогда не проделывал.
Обычно я обнимаю зарыдавшую и подставляю плечо, или, если хотите, жилетку. Это, конечно, в том случае, если женщина не держит на руках золотистую собачонку с острыми зубками.
Но не заключать же Нолана в объятия. И хотя в наши дни я рискую прослыть женофобом, простите, но я должен немедля заявить, что мое плечо предназначено исключительно для особей женского пола. Понимаю, понимаю. Это же девяностые годы, Господи прости, и в наши дни мужчины имеют право выражать свои эмоции так же, как женщины. Теперь не считается зазорным для мужчины прилюдно лить слезы. Теперь чувствительность в мужчине якобы даже приветствуется.
Ага.
Ну да, конечно.
Проблема с проявлением чувствительности — только в том, что нигде не сказано, как поступать одному мужчине в случае, когда другой начинает проявлять эту самую чувствительность у него за столом. Поскольку времени на подготовку мне не выделили, то я просто сидел, как пупырь на огурце, и ждал, когда бедняга справиться со слезами. Удалось ему это далеко не сразу. Честно говоря, я начал было подумывать, не почитать ли пока последний номер «Домашнего механика», валяющийся сверху на куче журналов, и даже руку протянул, но тут Нолан наконец осилил рыдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57